3
Вечер. Дед сидит на стуле в комнате и дремлет. Включаю телевизор и сажусь на стул рядом.
- Ты здесь? – спрашивает дед, не открывая глаза.
- Здесь.
- Чего делаешь?
- Телевизор смотрю.
- Ну и что кажут?
- Кино.
- А время сколько?
- Семь часов.
- Семь? – дед открывает глаза, - Дак, чего же я сижу-то. Вставать надо, семь часов ночи!
- Почему “ночи”? Вон, солнце еще вовсю светит.
- А потому… Ты по воду сходил?
- Сейчас схожу.
-Вот, все вы полуношничать любите, а утром спать.
- Конечно, у тебя утро с часа ночи начинается.
- Не с часа, а с пол второго. Иди по воду-то, пока светло.
Я выхожу в сени, беру большие цилиндрические ведра, и иду к колодцу. Колодец стоит на другой стороне улицы прямо против дома. Воду из него берут все жители ближайших домов, даже с других улиц приходят. Глубина его большая, а вода удивительно вкусная, может потому дед и пьет по семь чашек чая каждый раз. Два круглые деревянные столба поддерживают двускатную крышу над колодцем, а между столбами валики: большой и маленький с закрепленными на них шестеренками. Для того чтобы выкатить тяжелую трехведерную бадью нужно долго крутить стальную ручку у маленького валика, тогда на большой вал наматывается толстая кованая цепь, к которой и привязана обитая железом дубовая бадья. Во время подъема и опускания бадьи шестеренки издают характерный треск, который слышен по селу метров на 300-400. Недавно
дед посадил у колодца четыре ивы, сколотил две новые лавочки, на них теперь удобно ставить ведра и самому присесть, подождать, когда подойдет очередь выкатывать бадью, если за водой пришло одновременно сразу несколько человек. По вечерам на лавочках у некоторых колодцев любят собираться старушки на “посиделки”, но только не у этого. Когда-то у забора перед калиткой дед оставил толстый ствол упавшего дерева, опилив его с двух сторон. Ствол этот был довольно длинным, на нем и повелось совершать вечерние старушечьи посиделки. Непременным атрибутом летних посиделок была полынная или березовая веточка в руке, которой отбивались от налетавших к концу дня комаров. О чем только ни говорилось на бревне у нашей калитки, сколько разных сплетен или самых невероятных рассказов можно было услышать там вечерами.У колодца никого нет. Выкатываю бадью, закрепляю ручку колодца прибитой к середине столбушки цепочкой и подхожу к зависшей бадье. Теперь нужно снять с крючка большой алюминиевый ковш и начерпать им полные ведра.
Только за три похода к колодцу наполняю кухонную кадушку. Дед уже лежит на кровати с закрытыми глазами, но не спит.
- Ну, что, когда воду носил, на колодце никого не встретил?
- Нет. А вот на “лавочке” у нас уже Анна Алексеевна сидит.
- Вышла полуношничать. Окно-то в спальне открыл?
- Открыл. А давно наш колодец сделали?
- Давно. Когда ходили только деньги собирали на работу бригады, и ко мне пришли: “Пять рублей”. А я говорю: “Со всех одинаково берете?” Они: “Знамо дело, одинаково”. А я им: “Вот и не ладно делаете! Надо с тех больше брать, к чьему дому колодец ближе. А против чьего дома строить будете, так с того вдвое больше!” Они мне и говорят: “Значит, против твоего дома и будем строить. Гони десятку!” Так колодец против нашего дома и оказался. О! Слышь? Бают чего-то!
С улицы доносится тихий разговор.
- Сидят. Собрались на посиделки, - ворчит дед, - Кто это там с Кинарейкой?
Так уж повелось, всем старым жителям в селе дают прозвища, их не принято употреблять в обычном разговоре. Лишь дома, в семье, так сказать “на кухне”, считается возможным назвать так кого-то за глаза. Тем не мене все знают прозвище соседей, но почти никто не знает своего. Дед был очень рад, когда, подслушал случайно, как его однажды назвали. Его прозвище понравилось ему и очень его рассмешило, т.к. подчеркивало особенности его совсем небогатой шевелюры.
- Кинарейка – это Анна Алексеевна? – интересуюсь я.
- Да.
- А почему “Кинарейка”?
- А так. Голос у нее воркует, как кинареечка поет.
- А почему “кИнарейка”.
- Она сама однажды какую-то песню пела и спела “пташка кинарейка”, вот с тех пор Кинарейкой и стала. Это Витвиниха там с нёй разговаривает.
- Анна Васильевна Витвинова?
- Да. Вот уж и Анны Андреевны голос слышу. Сейчас и Зоя Александровна придет, а потом и Горошек.
- А почему, Горошек?
-
Надежда-то?- Какая Надежда?
- Ну, чай Лобанчикова жена. Чай знаешь?
- Знаю, конечно.
- А то, что она маленькая, кругленькая, а бегает быстро, ну, как горошек катиться!
- А за что дядю Колю Лобанчиком прозвали?
- А лоб-от у него какой!… О! Кто-то по воду пришел. Полуношники! Не шибко крутит. Должно, опять Анна Васильевна, путо эдакое, ночью воду носит.
- Что значит “путо”.
- А пропутается весь вечер, пока корову подоит, пока то да сё, глядь а воды и нет. Я бы спать лег, а она пока все не переделат, ни по что не ляжет. Слышь, тихо стало: бадью выкатила и черпает.
- А вон музыка заиграла, это на танцплощадке молодежь гуляет, - вторю я деду.
- Где музыка? Музыки не слышу. О! Тихо! Вроде про меня говорят чего-то! Не слышал?
- Нет. Я вообще отсюда слов не слышу, только голоса.
- А рама у окошка-то полностью открыта?
- Полностью.
- Выключай ка ты свой телевизор, все равно одно и то же кажут!
Я выключаю телевизор и выхожу из избы. На меня сразу же бросается облако комаров. Возвращаюсь в сени, беру с полки тюбик крема “Тайга” и начинаю мазать им руки, шею, щеки… Выхожу за калитку.
- Здравствуйте!
- Сережа, здравствуй! – отвечает мне хор голосов, - Дак скоро ли поедешь?
- В августе. Пока еще погощу.
- Дак где учисся?
- В МАИ, в авиационном институте.
- И не страшно тебе? Разобьесси! Нет? Гляди, какой смелой! А на рыбалку-то с дедом ходите?
- Ходим.
- Слышь, хоть бы рыбки продали, когда!
- Мы не те рыбаки, что рыбой торгуют, не промысловики. Мы любители.
- Чего? Рыбу ловить не любите?
- Ловить мы любим, просто не ловим мы помногу.
- Знать, у вас снастей нет?
- Ни сетей, ни жаков у нас нет, а без них столько не поймаешь, чтобы рыбой торговать.
- Что дед-от делат? Вышел бы к нам посидеть.
- Да он уже спать лег.
- Ну? А мы тут шумим, болтаем.
Бабушки замолкают на несколько минут. Слышен только свист и шлепанье березовых веточек по ногам, рукам и голове. Так отгоняют комаров.
- Вон, глядите-ка, никак Коля Кокорев по воду идет! – произносит одна из женщин, не то удивляясь, не то радуясь чему-то.
- Точно, Коля. Ну и здоров же парнюга вырос! Они все здоровяки, и отец и мать, и дети. Вон, три ведра прёт, одно в руке, а два на коромысле. Сейчас шибко крутить будет, ручку бы не оторвал.
Николай подходит к колодцу, и только поставив ведра на небольшую низкую лавочку, поворачивается к нам:
- Добрый вечер!
- Здравствуй, Коля! – сливаются вместе старушечьи голоса.
- Коль, колодец-от смотри не изломай!
- Не изломаю, - басом отвечает Николай. Он медленно снимает цепочку, и взявшись за самый край ручки одной рукой, поворачивается к нам лицом.
- Вот шельмец, - удивляются женщины, - Не озоруй, слышь, не озоруй! Крути двумя рукам, как положено!
Но силы у Николая столько, что и одной рукой он может выкатить бадью за десять секунд, вместо “положенных” полутора-двух минут. Николай, улыбаясь, делает первый оборот ручки медленно, а затем рука его начинает вращаться с огромной скоростью. Треск шестерен сливается в непрерывный пугающий гул. Бадья опустилась… Мгновение тишины, и снова такой же гул, но еще более надрывный: бадья также быстро поднимается
вверх.Некоторые старушки встали и во весь голос ругают Николая:
- Колька, что делашь, леший!
- Изломашь, сам чинить будешь!
- И в кого ты эдакой?
Но вот бадья уже замерла у края колодца. В наступившей тишине громко лязгает дверная створка у нашего дома. Я открываю калитку и с удивлением вижу, как на крыльцо выбегает дед, на ходу застегивая брюки:
- Что? Кто? Кого?!
- Да ничего, просто Коля Кокорев по воду ходил.
- Ах, шельмец! Я уж думал, ручку у кого-то вырвало, покалечио. Ах, шельмец! – и немного успокоившись, обращается к выглядывающим из калитки женщинам:
- Полуношничаете?
- Да, Владимир Иваныч, рано еще.
- Како, “рано”! – и, обращаясь уже ко мне, добавляет, - И ты, шел бы ложилсь, а то сейчас шляться пойдешь, потом придешь, станешь шуметь и меня разбудишь. “Молодежь - вечером не найдешь, а утром не добудишься”.
Дед уходит в избу, а я прощаюсь с бабушками и иду в палисадник. Мне хорошо слышно, как у калитки продолжают тихо разговаривать.
- Ну ладно, колин, - вздыхая, произносит Клавдия, самая бойкая из всех сидящих на лавочке женщин, - и в самом деле домой пора. И сделать еще кое-что надо, и зажрали совсем.
- Мошка, мошка еще ест! Комар-от не так.
- Самое время мошке быть. В народе говорят: “Варнава привез мошки воз, а Петр и Павел – целый обоз”.
- Петры-то двенадцатого были?
- Да! Дак после Петров-то и Павлов только неделя прошла.
- А Варнава когда?
- Уж три недели, как,… двадцать шестого июня был.
- Ну? А послезавтра тоже праздник, Казанская. Пироги печь!
- С рыбой пирог самой лучший, его…
- Пойдем ка лучше по домам, бабы, а то так, пожалуй, с пирогам-то до Казанской досидим.
- И в самом деле, айда по домам. Окны-ти все открыть на ночь надо до утра, а то жара-то какая. Если такая еще неделю простоит, да дождя не будет – исполиваемся.
- Будут дожди.
- Почему?
- Трава некошенная прямо стоит, не клонится. Ну, до свидания!
- Если на Казанску дождь, то будут дожди. До свидания!
- Доброй ночи!
- И вам того же.
У калитки становится тихо. Я захожу в сени, запираю дверь. Теперь и здесь не жарко. Расстилаю себе постель в сенях на сундуке. Надо еще немного помазать руки и нос кремом “Тайга”, чтобы ночью не надоедали эти пищащие летающие кровососы. Завтра пчел осматривать. Они бы не зажрали, это ведь не мошка и не комары… На всё-то у деда свои присказки, свои приметы
. Он даже молитву от змей знает. Может, и от пчел есть? Надо будет утром спросить…