Чудеса
Ненастье разыгралось не на шутку. В избе от порывов ветра порой дрожат стекла в оконных рамах, дождь барабанит по крыше. Мы с дедом пообедали и сидим в полутемной комнате.
- Хочешь, дак включай свет, - предлагает дед, - пол второго пополудни, а темища.
- Да зачем он сейчас нужен? Ты расскажи лучше про свое детство, про юность.
-Я уж все тебе рассказывал...
- А с какого времени ты себя помнишь?
- Дак, лет с трех или с четырех. Вот помню, как Беляев-то нас конфетам угощал.
- Как?
-- Да я уж рассказывал. Едет раз Беляев из гостей, навеселе, а мы ребятишки на улице. Те, кто постарше, те в лапту играют, а мы, мелюзга, смотрим. Беляев кучеру “Стой!”. Вылезает, идет к нам: “Вот вам, ребята, денег на конфеты. Идите в лавку, купите, чего хотите, а потом стойте тут и пойте погромче: “Беляеву Сергею Никоноровичу – “Ура!”, а Омельченко – ни &&ра!”. Мы в лавку сбегали, конфет и печенья полный кулек, и орём во всю глотку, что Беляев приказал, а я громче всех.
- А, кто такой Омельченко?
- Это пристав, начальник полиции. Мы орём, а пристав-от идет к нам, рукой за саблю взялся: “Что такое?! Кто научил? А ну, во-он отсюда!” Все ребятишки врассыпную, только я стою, да реву, со страху-то в штаны намочил. А вечером прихожу домой, мать меня в комнату ведет: “Гости у нас, поди поздоровайся”. Глядь, а за столом-то рядом с отцом пристав сидит, трапезничают, бутылочка у них. Только и сумел я пропищать: “Здра…”, а Омельченко повернулся и говорит: “А, певец, здравствуй, мы ж с тобой сегодня виделись уже”. У меня тут и сердце в пятки провалилось. Но ничего он отцу про наши песни не сказал, а то бы, думаю, меня выпороли.
- А бывало, что порол отец?
- Бывало, но редко. Последний раз, когда мне лет одиннадцать было… Да и выпорол-то так, слегка: шлепнул раза три.
- А за что?
- Вот, за что… Выпросилсь я на рыбалку на лодке, один. В первый раз мне одному лодку доверили. Отец только спросил, где я буду рыбу ловить. Я решил ехать на Долгое озеро. Волновался, всю ночь не спал, проспать боялся. Ну, часа в два ночи поехал, чтобы к рассвету добраться. Приезжаю на озеро, поставил лодку на колья метрах в двадцати от
берега, сижу ловлю сорог(1) на удочку, а солнце-то все ярче, все сильнее припекает. Задремал я, и сам не заметил, как на дно лодки улегся и заснул. А дома-то я обещал быть задолго до обеда. Отец с матерью быстро забеспокоились, что меня нет, через реку переехали и пешком на Долго озеро (пешком-то тут рядом). Быстро лодку нашли, стоит на кольях недалеко от берега, а меня в лодке не видно. Мать в слезы, а отец разделсь и поплыл. Доплыл до лодки, забрался в нее и к берегу пригнал. Вынес меня спящего, разбудил, осмотрел, а потом снял ремень и…. Вот эдак я в первый раз самостоятельно и рыбачил.- Напугал же ты родителей. Представляю, каково матери было, когда она пустую лодку на воде увидела.
- Да уж… Думала, что утонул я, или еще что со мной случилось.
- А чего же еще подумать можно?
- Мало ли чего! В лесу, особенно за рекой, всякое бывает. Это черемисская сторона, вятская.
- Что бывает, звери дикие?
- Да нет… Сколько помню, в наших краях никого волки и медведи не загрызали. Рысь на людей бросалась, это было; медведь раз охотника поломал, но на смерть никого не загрызали. Самое опасное животное в наших лесах – гадюка. Да и от ее укусов, кажется, никто у нас не помирал. А вот без следа исчезали.
- Это как?
- Всяко! Вот какой случай расскажу. Пошли мы с Мохового на Долгое
(2): я, отец, Сергей-брат, Васяга. Васяга первый пошел по тропе, да идет все быстрее и быстрее. А впереди кто-то песню поет, ладно так выводит. Мы думаем: “Кто это так поет в лесу? И ведь не просто поет, а еще перед нами по тропе идет?” Поют же рядом, а к певцу мы никак подойти не можем. Васяга, видать не выдержал, бегом по тропе пустился, мы за ним. Пробежали метров сто, Васяга еще пуще вперед наладил. Мы стали ему кричать: “Вася, стой! Стой!!!” Остановился он, повернулся удивленный, и тут же песня прекратилась. Подошел он к нам испуганный. Мы ему: “Куда же ты так бежал?” А он говорит: “За вами. Как вы здес-то оказались, ведь вы все время впереди меня шли, да все быстрее и быстрее, я и поспевать не стал. Да еще песню какую-то пели”. Вот, что за рекой бывает.- И часто такое случается?
- Со мной несколько раз случалось.
- Расскажи еще!
- Пошли мы раз мимо Коровиной гривы…
- Это тоже в лесу за рекой?
- Конечно! Не помню уж, сколько нас было. Дорогу все знали хорошо, а вот заблудились. Плутали-плутали, никак выйти не можем. Знаем, что дорога где-то рядом, а где? Уж из сил выбились. Я говорю: “Давайте помолимся!” Стали молиться, и вдруг прилетает откуда-то птичка, такая красивая, вся
разноцветная, я таких и не видал… Села на ветку перед нами, посидела и полетела вперед. Мы снова молиться, снова птичка эта к нам вернулась, посидела на ветке и опять улетает. Мужики говорят: “Айдате за птичкой!” И точно! Быстренько вывела нас на знакомую дорогу и улетела куда-то.- И много таких случаев ты помнишь?
- С молитвам-то?
- Да.
- Пожалуй, много. Я раньше-то все сомневался в этих чудесах, а потом перестал. Много, наверно забыл, а что-то вспоминается. Вот, когда в Новый Афон советска власть пришла, решили там в кооперативе восстановить прерванное было соление персиков.
- А разве персики солят?
- Ну, консервируют как-то в бочках. Стали консервировать, и все заплесневело. Решили, что не в той пропорции чего-то положили. Пошли к старому монаху, который раньше этим занималсь, распросили… Нет, все оказывается правильно делали. Тогда монаха самого заставили показать все дело чин по чину. Тот положил ряд персиков в бочку, да перекрестил: “Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа! Аминь!” Другой ряд положил и опять перекрестил, и так всю бочку. И ничего не заплесневело. Не поверили ему, конечно. Стали по своему делать, – плесневеет. Тогда начальник сам одну бочку тайком от всех по монастырскому способу законсервировал, она одна только и не испортилась. И стали делать, как монах показал, только никому не говорили. Это местной афонский одному нашему воскресенцу на фронте рассказал, когда они в окопчике сидели, думая, что их через несколько часов убьют. Вряд ли люди врут перед смертью.
- А в войну здесь в тылу немцев никто не видел?
- Ну да? И пленные были, и бомбили…
- Как бомбили? Деревни?!
- А то как жо? Не пробьются фашистские бомбардировщики к Нижнему через заграждениё, (там зенитки, да аэростаты), и летит за Волгу бомбы сбросить. А потом домой – “Заданье выполнено!” Вот, как-то раз, пришел к нам ночевать солдат-инвалид. Шел с фронта после госпиталя домой от Козмодемьянска, пешком в свое село добиралсь. Рассказал, что пришел в какую-то марийскую дереню, попросился ночевать в крайнюю избу, пустили. Живут дед с бабкой, сыновья на войне. Живут плохо, в избе шаром покати. “Нет ли чего-нибудь поесть?”, “Нет, милой. Ночевать – ночуй, а есть нечего”. Лег на лавку, а тут самолет немецкий прилетел и давай деревню бомбить. Дед с бабкой сразу в подпол залезли, а солдатик на освободившуюся печь забрался. Земля от взрывов дрожит, а солдат уж отбоялся свое, лежит и на печи греется. “Милой! Лезь к нам!” – кричит бабка из подпола, а солдат ей: “Спасибо, мать, я пока на печи погреюсь”. Растрогалась тут старуха и снова кричит из подпола: “Милой, да ведь в печи-то каша и суп, доставай, ешь”. Достал инвалид еду, трапезничать начал, и вдруг… Бомба точно в дом попала. Оглушило его. Очухался, поднялся. Кругом обломки дома дымятся, а в подполе крик, потом ухнуло все еще раз, и крики прекратились. В селе еще несколько домов горело. Выбрался солдат из под обломков и дальше пошел.
- А эвакуированных много в селе было?
- Много. Почти в каждом доме были.
- И у нас жили?
- А чем мы от других отличаемся, и к нам поселили девчонок из Ленинграда. А немцев пленных после войны пригонять стали на всякие временные работы. И вот, какое чудо… Пожалуй, ведь каждого дома война коснулась: брата-Сергея под Бреслау убили за два месяца до конца войны, а он с сорок первого воевал. Такие семьи были, где по пять сыновей на фронте, а потом по очереди несут пять похоронок. Вдов сколько было! И, вот, пригонят году в 48-м немцев на работу, те, что-то делают, а мороз-от крепкий. Мама возьмет лепешку-жарешку из печки, пойдет и какому-нибудь немцу подаст. А тот ее сразу за пазуху положит, чтобы согреться, а сам всё “Даке шон, данке шон”. Мужики смеялись: “И, что за язык такой у них, ему добро сделали, а он: “Дам по шее, дам по шее”. Бабы начнут увещевать: “Что делашь? Жарешку подала! А, может это он твого сына убил?” Глядь, через некоторо время, та, что увещевала, несет пленным что-то из одежды. Ведь это чудо, какой русский народ доброй!
- Непонятно мне, как же вдовы их жалели?
- И мне непонятно. Да, какое же еще чувство то к нему может быть, когда он побежденный, голодный, да больной? Жалкий, тьфу! Ну ко их к лешему!
- Расскажи еще о чудесах!
- Какие же тебе чудеса, не религиозные же рассказывать, это тебе не интересно, быстро надоест. Я лучше о другом.
- Ну, почему, если интересно и достоверно, то можно всякие.
- Ломали в нашем селе церковь. Какая она красивая была, а какая крепкая. Долго сломать не могли. А мужик один, “сорви-голова”, взялся канат за крест закрепить, чтобы трактором крест сбросить. И закрепил, но, как на землю спустился, погрустнел, осунулся весь, а через неделю помер. Это жо и в Нестиарах случилось. А перед храмом у нас часовенка стояла, так, когда ее ломали, другой парнюга крест сшибил. А, как только ногами земли коснулся, так за коленки и схватился: “Ой, ноженьки! Ой, ноженьки…” Охромел и на всю жизнь инвалидом сделалсь. Да, ты его много раз видел, он все по нашей улице на костылях ходит.
- А кладбищенский храм когда разрушали, там тоже такие же чудеса были.
- Были, но маленько другие. Во-первых, во всем селе человека не нашлось крест сдергивать, из Семенова приглашали. А потом он еще полуразрушенный долго стоял. Бегут люди в райком: “А в храме-то на кладбище служба идет!” “Как так?!” “Свет горит, певчие поют”. Тут же актив, комсомольцы бегут на кладбище… Точно, свет горит, пение слышно, а дверь закрыта снаружи на замок. Отпирают замок, входят в храм – никого нет, и света никакого, и пения. Снова храм затворяют, закрывают, пошли домой, а сзади пение церковное. Глядь, а в храме-то снова свет горит. Опять храм отпирают – никого. Да так по несколько раз, а уж потом отступились.
- А есть свидетели живые, с которыми можно было бы поговорить?
- Конечно, если сомневаешься. Вот, надо нам с тобой в музей сходить в краеведческий. Он как раз в доме Беляева устроен. Там сейчас директором знакомый мой, герой войны. Распроси его сам, как он звезду свою получил.
- А как?
- Он тебе расскажет, что когда на войну уходил, мать заставила его выучить девяностый псалом “Живый в помощи вышняго…” наизусть. Так, я, говорит эту молитву вперед и назад знал. А, когда пришлось им плацдарм какой-то у речки защищать, то всех убило, и он один долго его удерживал, непрерывно читая “Жывый в помощи”. Плацдарм удержали, за это и наградили. Так всю войну прошел и ни одной царапины.
- Значит, молитва так действовать может.
- А то! Году, эдак, в 1909 случай произошел. Я мальчонкой был, но помню. Крестной-от у нас, дядей он мне приходился, запивать стал. И так пил! По месяцу, а то и больше. Начинал с дорогих вин, да ресторанов, а заканчивал водкой в обычных кабаках. И отец тогда послал десять рублей золотом в Кронштадт Иоанну Кронштадтскому, чтобы тот помолился о избавлении крестного от недуга пьянства. И, что же? Через месяц дядя бросил пить полностью, и до конца жизни ни капли спиртного в рот не брал. А объяснял это так: увидел, мол, во сне, что в аду с пьяницами происходит.
- Разве может простой сон так на человека повлиять?
- Видать, не простой сон-от был! Большую силу молитва имеет. Но есть молитва, а есть наговор. Заговоры, наговоры, все это грех большой, и тем людям, которы этим делом занимаются, в свое время тяжело приходиться…
- Ты имеешь в виду, что после смерти на суде Божием всем ответ держать?
- Не только это, таки люди и помирают очень тяжело, мучаются-мучаются, а помереть не могут.
- И встречал ты таких людей?
- Встречал. Был раз такой случай… Шли мы как-то летом в Затон с механиком одним…
- Как шли, Затон же за рекой?
- Раньше-то никаких автобусов не было. Пешком по этому берегу идешь, а против Затона покричишь, тебя и перевезут. Я обычно летом на лодке в Затон ездил, а тут, уж не помню почему, пешком пошел. Какой-то участок по берегу у самой воды шли. Глядь, бабы на лаве
(3) белье вальками(4) полощут, а одна молодая подол-от так задрала, дальше некуда. Ну, механик этот не удержалсь, подкралсь сзади, да ее ладонью по заду и хлопнул. Та ругаться, а он стоит и ржет довольный. Бабенка же вдруг и говорит: “Болеть тебе, пока не увидишь зиму на воротах!” Пошли с ним дальше. Не успели и нескольких шагов сделать, как он говорит: “Ноги болят, идти не могу!” Кое-как по шажочку, еле-еле дошли до деревни. Входим в деревню, я его почти на себе волоку. Смотрим, а у первого же двора на воротах санки приколочены. “Э, милой! Пожалуй, про эту зиму на воротах бабенка-то говорила. Пошли в этот дом!” Заходим, на крыльце мужчина сидит пожилой. Увидал нас и спрашивает: “Что, ноги, что ли болят?” “Да!” “Опять дочка моя озорует. Да, уж не обидели ли вы ее чем?” Механик этот всё как есть рассказал без утайки. Выслушал его хозяин и говорит: “Значит, сам виноват. В другой раз будь умнее. Иди, ноги больше болеть не будут” И тут же боль в ногах исчезла. Побежали мы в Затон скорей, уж опаздывали. Во как!- А тебе самому не хотелось такими способностями обладать?
- Чего?
- Ну, научиться чему-нибудь подобному?
- Одно время очень хотел. А потом передумал.
- Почему?
- А случай представился поучиться этим делам. Жили мы во время войны в общежитии, домой-то только в воскресенье сходишь. А тут, то ли ремонт в общежитии, то ли что? Поселили нас к старику одному, а он, говорили, колдун. Вот однажды старик этот и говорит: “А не хотите ли ребятки поучиться кое-чему?” Я сразу сообразил, о чем речь. Говорю: “Хочу!” А он: “Сначала посмотрю, у кого из вас способности есть, того и учить стану. Вот вам по листу папиросной бумаги, возьмите двумя пальцами и попробуйте удержать лист за нижний край, чтобы он не изгибался” “Да разве удержишь? Бумага-то тонкая, сразу опадает”. “Пробуйте!” Попробовали мы, конечно ни у кого ничего не вышло, посмеялись мы и отступились. На другой день прихожу я с работы, от нечего делать взял лист этот, и еще несколько раз попробовал. Снова неудачно. А на третий день, только я лист в руки взял, а он у меня вдруг и встал стоймя. Смотрю я на эту бумагу и глазам не верю, а сзади голос: “Тебя и буду учить
!” Я аж вздрогнул… А старик говорит: “Подойди к зеркалу и попробуй через лист свое отражение увидеть”. Посмотрел я у зеркала на лист, и показалось мне, что вижу я себя молодого. И так мне стало страшно, что не стал я учиться у этого колдуна. Да и нас вскоре опять в общежитие перевели.- А еще кого-нибудь учил тот колдун?
- Девчонка мне рассказывала, что ее, было, учить взялся. Такая боевая была, ничего не боялась. На спор, на кладбище ночевала, а вот выучиться у него не смогла, страшно, говорит, стало, ужас. По всякому он ее испытывал, а потом говорит: “Хочешь все уметь, пойди ночью в баню: к тебе через окно залезет свинья и пасть раскроет огромную, а ты не бойся, и к ней в эту пасть сама залезь. Не оробеешь, так будет у тебя эта способность колдовская”. Пошла она в баню, как ей старик сказал, ночью. Вот коло полуночи затрещало окно, стекло звякнуло, разбилось. Рама в щепки разлетелась. Лезет в окно кабан стра-ашной! Залез в баню, открыл пасть и на девчонку эту пошел. Та перепугалась, из бани выскочила: “Свят
, свят, свят!…” На утро пошла к бане, смотрит, никакой рамы выбитой нет, все стоит, как и раньше было, а колдун ей: “Не годишься ты мне в ученицы”. Так и не научилась.- Ну, это рассказы всё.
- Почему, сказы? Правду говорю.
- Да нет, я не сомневаюсь, что она, девчонка эта, тебе все так рассказывала, но ведь другой человек всякое рассказать может. А сам ты видел, как колдуют?
- Много раз. Да, ведь и ты маленькой был, дак видел. Не помнишь? Бородавки тебе за одну ночь баушка вывела.
- Помню, да.
(5)- Ну, дак вот. Друг у меня был в детстве Володька, сын ветврача. Ветврач-от часто у нас в гостях бывал. Вот раз сидят они с отцом в комнате, а мы с Володькой тоже в избе чего-то мастерили. Бежит женщина: “Ветврач у вас?” “У нас”. “Подите к нам скорей, корова помирает”. Они оба пошли, и нам, конечно, интересно, и мы за ними. Ветврач, корову посмотрел и говорит: “Эта болезнь не по моей части”. Хозяйка в рёв, да и побежала к бабке, что приколдовывать умела, привела ее. Та корову посмотрела и говорит: “Порча это. Помочь не смогу. Корову скорее заколите. А вот, кто порчу сделал укажу и наказание ей сделаю. Мне для этого надо петушиное перо”. Нас с приятелем тут же послали петуха ловить, чтобы у него из хвоста перо выдернуть. Мы перо быстро добыли, в дом принесли, а бабка-колдунья стоит перед иконами и чего-то шепчет. Потом взяла она у нас перо и в лампадку опустила. Затрещало перо и гнуться стало, то в одну сторону, то в другую. А та еще чего-то пошептала и говорит: “Как это перо гнуло, так гнуло того, кто вам порчу сделал. А сделала это соседка ваша”. И вдруг глянула в окно и испугалась: “Ой, да вот она сюда идет. Спрячьте меня скорее!” Ее сразу в сени отвели и в полог под одеяло положили. А соседка тем временем в дом забежала, ни с кем не поздоровалась и давай везде под кровати заглядывать, под стол… “Где же ты, сестрица моя; где же ты? Да, приходи ко мне, мы с тобой чайку попьем”. Силой ее в сени выгнали, а она тут в полог и заглянула, увидала, что другая в пологе лежит, и давай ее трясти, да приговаривать: “Вставай, родная моя, вставай. Ко мне пойдем, чайку попьем”. Еле-еле ее пинками за дверь выставили и засов задвинули. Тогда только перва бабка из полога вылезла и говорит: “Спасибо вам, спасли вы меня. Если бы я сейчас хоть слово бы сказала, тут же бы померла. А теперь она мне не страшная, соседка ваша. Перо это так пусть в лампадке и будет лежать. Если будете зло на соседку держать – перо согните, и ее согнет. А увидите, что ее сильно гнет, то перо-то поразогните”. Так, что ты думаешь?
Лет тридцать ветврач над этой колдуньей соседкой своей издевался. Увидит: “Глядь, на рынок пошла, шибко идет, надо перо погнуть”. Согнет перо, и старуху согнет, идет еле-еле. “Слишком много, видать, я пера-то погнул, поразогну маленько”. И старухе легче сделается, выйдет в огороде копается.- Вот так чудеса ты мне рассказал!
- Плохие это чудеса. Не должно человеку этими делами заниматься. Когда такие люди умирали, их у нас даже на кладбище не хоронили: батюшка не разрешал.
- Но, ведь были, наверное, случаи, когда человек оставлял грешное занятие и зарок давал больше этим не заниматься.
- Да, и такое бывало. А сколько стариков у нас богомольных было, и ведь, рассказывали, что набедокурили они в своей жизни разного не мало, а вот, все равно, к вере пришли. Как мне с ними интересно было, да и они меня любили почему-то. Макар Макарычу было прозвище Макаруня. Умнейший был человек. Жил он один. Я к нему часто ходил, и брат старший Александр любил у него бывать. Сколькому же он нас научил: добром на зло отвечать, не завидовать никому никогда, не осуждать; приметам рыбацким учил, как в лесу ориентироваться, как зверя на охоте добыть… По долго я у него засиживался. Приду, бывало, домой поздно, радостный такой, счастливый, а мать сразу: “У Макаруни был!” Многим я этому
человеку обязан, Царство ему Небесное! Вина он не пил. Если, где он в гостях, и соберутся выпивать, он поклониться всем и домой пойдет. Ему мужики: “Что ты не посидишь с нам просто так, Макар Макарыч?” А он: “Простите меня. Празднуйте. А, где вино, там я не участник”. Очень вино не любил, а жил, можно сказать богато, чайную держал.- Сколько же чайных в селе было? Ты уж говорил, и тот чайную держал, и этот.
- Верно, чайных было несколько, только в центре села – три. И все хозяева их, почему-то очень верующие были. Вот и в Левихе, тут, еще мужичонка этим же жил. Закрывает, бывало, летом чайную на месяц и по святым местам. Как книжки любил! Особенно жития святых. Всё, бывало, говорил нам молодым: “Вы не знаете, что там… Если бы вы знали, лоб бы разбили, молясь”. Да…Всё в этом мире есть: и ангелы, и бесы, только они почти всегда невидимы для нас. А кого из них себе на помощь призывать, каждый сам решает. Это, как в лесу, можно по одной тропочке пойти, а можно и по другой.
- А можно тропочки поменять?
- Можно, пока живой, даже, если уж далеко зашёл, и кажется, что возврата нет. Можно. Нельзя лишь сразу по обеим тропочкам идти, они ведь в разные стороны ведут. Понял?
**************
Ну и дед! Всё у него так всегда: и сказка
, и быль, вперемешку. И задуматься над многим из рассказанного можно. Да, сказка ложь, но в ней намек. А разве что-то сказочное рассказал дед? Н и ч е г о!|
Следующий рассказ: "Ветлуга-река". Приключения двух горе-путешественников. |
|