Самый разгар лета. После небольшого ненастья погода установилась солнечная, теплая. Даже ночью температура не опускается ниже 20 градусов, а днем доходит до 37.

- Вода, небось, в реке прогрелась? – то ли спрашивает, то ли предполагает дед, - рыба-то, поди, совсем не клюет. Не видал, сидят рыбаки на реке, али нет?

- Сейчас никто не сидит, а утром лодок пять метрах в пятидесяти от берега стояло.

- Сидят просто так, ничего ведь и не ловят. Разве, пару подлещиков, да подъязков… Крупная рыба в такую погоду не ловиться.

- Может, все от снасти зависит или от насадки?

- А, как ты узнаешь, что идут?

- А цепочка у калитки звякнула. Теперь слушай, скоро ли щеколда у дверей в сени брякнет. Если скоро, значит быстро идут, молодой кто-то, а если… Да, что это как быстро? Ведь это бегом кто-то бежит!

Дверь в избу открывается, и на пороге появляется запыхавшийся мужчина. Все лицо его лоснится от пота, а в глазах застыла боль и мольба. Сразу ясно, что у него случилось несчастье, и помочь может только дед. Обычно при входе в чужую избу в селе принято спрашивать: “Можно? Здравствуйте….”, но вошедшему сейчас не до соблюдения каких-то правил. Увидев деда, он облегченно вздыхает:

- Слава Богу, дома! Владимир Иванович, он у меня как вылетел,… я его водой,… а он на дерево!

- Кто?

- Ну, рой-от!

- Ясно, - говорит дед, быстро вставая со стула, - Иди домой, Михал Петрович, я сейчас роевню возьму и приду. Если увидишь, что опять лететь хочет – брызгай водой.

- Спасибо, Владимир Иванович! Бегу!

- Эка невидаль! – удивляется дед, быстро переодеваясь, - в июле роятся! И не бывало эдакого никогда. Знать погода долго хорошая простоит. Подай ка мне с полатей сетку-то, да резинки с этажерки из ящика. Так, щетку взял, маску, да маточник еще надо. Тебе охота со мной?

- Я боюсь, там целый рой на дереве, как облепят всего.

- Да, они, когда роятся, не кусаются.

- Ну да?

- Ладно, я побёг. Охота, так приходи. Знашь, где он живет?

- Знаю.

Но перед тем как выйти из дома, дед буквально на несколько секунд подходит к иконам, крестится, тихо проговаривая: “Господи, благослови раба твоего Владимира…”, он шепчет еще что-то, но остальных слов молитвы мне не слышно. Потом уже у дверей строго обращается ко мне:

- Ты, слышь, не шляйся седни, посиди ка дома, да у нас за пчелам поглядывай. Как бы и у нас рой-от не улетел. Осматривать надо, осматривать!

Оставшись дома один, я первым делом решаю выйти в огород и проверить, как ведут себя пчелы. У каждого из семи ульев останавливаюсь ненадолго, заглядываю со стороны летка на раскрашенные разноцветными узорами, а порой какими-то фантастическими цветками, ульи. Дед сам выдумывал узоры, цветы, рисовал их на бумаге, а потом переносил рисунок на летковую стенку улья. Все рисунки разные. “Так пчеле легче ориентироваться, свой дом находить”. Я наблюдаю за поведением пчел. Всё, как будто нормально: одни пчелы вылетают из узкого и длинного летка, другие возвращаются назад со взятком. Я знаю, что улей живет по своим строгим законам, есть там четкое распределение труда. Это рядовые труженицы - рабочие пчелы летят сейчас собирать нектар и пыльцу, они же с драгоценным грузом возвращаются назад тяжело жужжа; вот какая-то смешная пчела, прилетела явно на легке, но в улей не входит, ползает кругами по доске у летка и жужжит на разные лады, - это пчела-разведчица, она нашла где-то поляну с полными нектара цветами и теперь зовет с собой группу пчел, будет показывать им дорогу, а в своем танце она передает информацию и о том большая ли поляна, и о том далеко ли лететь, и о том сколько пчел она с собой приглашает, - чудеса; вот пчелы-санитары вытаскивают из летка умершую в улье родственницу – видимо где-то в промежутке между рамками произошел несчастный случай, может быть отвалился кусок сот и придавил несчастную, так как отжившая свой срок пчела перед смертью всегда сама улетает из улья. А это, что за пронзительное противное жужжание над головой?… Пора убегать, это пчелы-охранники заметили меня - непрошеного гостя. Я, наклонив голову и опустив руки, быстро делаю несколько шагов в сторону. Ни в коем случае нельзя махать руками, иначе пчела-охранник от пугающего жужжания перейдет к атаке. Все стихло, только кузнечики стрекочут в траве. Солнце светит ярко, и ветра почти нет. Как должно быть хорошо сейчас на озере! Но дед просил быть дома… Возвращаюсь в избу.

- Владимир Иваныч! Вла… Привет, Сереж! – здоровается, он со мной, - А где дед-от? У меня ведь рой на липе сидит!

- Он к Михал Петровичу пошел рой снимать.

- Какому Петровичу? Ты знаешь, где тот живёт?

- Знаю.

- Веди скорей, веди, мила-ай! Вот беда-то, вот беда-а!…

- Шевелись, Сереж, шевелись! – торопит меня пчеловод, - сейчас бегом побежим, улетят ведь.

Мы идем по проулку быстрым шагом, каким обычно ходят горожане, но здесь этот шаг называется “бег”. На нас удивленно поглядывают, встречающиеся люди. У них в глазах явно читается вопрос: “Что случилось? Не пожар ли где?” Так быстро в деревне не ходят.

В прошлом году, когда я гостил у деда, мне захотелось сделать так, чтобы никто из местных жителей по внешнему виду не смог узнать во мне горожанина. Я постригся в местной парикмахерской; сильно загорел; ходил в дедовой спецовке, как и многие деревенские мужики; говорил только на местном диалекте, но ничего не помогало: все и всюду, почему-то сразу узнавали, что я из города. И только, когда я стал расспрашивать всех: “Как вы определяете, что я – городской?”, мне все стало понятно. “Ты не идешь, а бежишь. Эдак только городские носятся”, - отвечали мне.

Мы “подбегаем” к дому Михаила Петровича, открываем калитку. Я обращаю внимание, что калитка запирается крючком, согнутым из толстой проволоки, а над крючком прибит позеленевший медный лист. При открывании калитки, медь колоритно звенит от удара крючка. “Ай, да Михал Петрович! Наверно, уже знает, что гости идут”.

Я захожу в дом первый, прохожу по широким сеням и открываю дверь в избу:

- Можно?

Дед и хозяин дома уже управились с пчелами. Видимо все прошло удачно, а потому теперь они сидят за столом и отмечают спасение роя. На столе нехитрая закуска и початая поллитровка.

- А, Сережа! Опоздал, все уже сделали. О, Кузьма Иваныч! Заходи, только тебя и ждали, садитесь ка.

- Недосуг мне! Владимир Иванович, я ведь за тобой: рой-от на липе сидит. Хозяйку оставил водой брызгать. Айда снимать! – скороговоркой произносит Кузьма Иванович.

- Куда ж я пойду? Я уж вина выпил, мне после вина к пчелам нельзя, зажрут ведь.

- Владимир Иваныч, не откажи, на тебя вся надёжа! У тебя ведь всё собрано уж, всё здесь.

- Будь она неладна! – странно ругается дед, вставая из-за стола.

- Дак что, пойдешь что ли? – словно удивляется Михаил Петрович.

- А что ж? Надо идти! Куда я картуз-от повесил?

Через минуту мы втроем таким же “бегом” направляемся к дому Кузьмы Ивановича. Я несу роевню, сетки, скребки, щетки и прочую пчеловодную утварь, которая должна сейчас понадобиться.

- А высоко рой-от сидит? - интересуется дед.

- А пожалуй высоко… - как-то задумчиво отвечает Кузьма Иванович, - как я туда с моей комплекцией заберусь, меня и лестница-то не удержит.

- И я по лестнице высоко не полезу, - предупреждает дед, не убавляя шага.

- Да? – удивляется Кузьма Иванович. Мы проходим молча метров двести.

- Да,… - вдруг нарушает молчание Кузьма Иванович, - а ведь придется нам Сережу с собой брать.

- А пожалуй придется…- соглашается дед, - сетка-то пчеловодная еще одна у тебя найдется?

- Имеется.

Тут только я начинаю медленно догадываться, какую работу мне будет предложено выполнить. От этой догадки холодок пробегает по спине. Я соображаю, какую бы найти причину, чтобы отказаться от верхолазных работ в окружении нескольких тысяч пчел, но уже поздно… Мы пришли. Калитка у Кузьмы Ивановича, как я успеваю заметить, тихая, при открывании не издает ни звука. Зато после первого же шага во двор, на нас с громким лаем бросается небольшая дворняга. Понятно, тут сигнализация другой системы.

- Цыц! Не до тебя сейчас, милой! – говорит собаке дед, и пес, словно понимая сказанное, сразу же замолкает, отходит в сторону, и уже не обращая на нас никакого внимания, спокойно ложится у крыльца.

- Облачайтесь здесь, я в огород…- торопиться Кузьма Иванович.

- А сетку-то для Сережи? - напоминает дед.

- Да-да, сейчас принесу.

Я понимаю, что положение для меня безвыходное, все-таки придется залезать на дерево и “огребать” там пчел в роевню. Оглядываюсь по сторонам, не растет ли где цветущий одуванчик. (Если натереть цветком одуванчика руки, то пчелы, даже ползая по рукам, кусать не станут).

Мы уже одели сетки, спецовки, резинки на запястья рук, чтобы пчелы не заползали в рукава… Входим в огород…

- Слава Богу, пришли наконец, - встречает нас хозяйка. Она стоит на невысокой лестнице приставленной к толстому стволу старой липы, - Тебя только за смертью посылать!

- А что рой-от так низко сделалсь?

- А сполз.

Я с облегчением замечаю, что совсем рядом с липой наметана небольшая копенка сена. В случае чего, падать будет не больно. Рой полушаром сидит на стволе дерева. Диаметр этого шара почти полметра. Одни пчелы взлетают с него и кружатся рядом, другие постоянно садятся.

- Матку защищают, - поясняет дед, - там внутри матка. Нам еще выяснить надо: молодая или старая.

- Зачем? – удивляюсь я.

- А затем! Что толку, если мы просто рой огребем, да в улей посадим… Ну, он завтра улетит. В улье две матки появилось. Вот семья и делится на двое: половина с одной маткой улетает. Пчелы-разведчицы нашли где-нибудь в лесу дупло или пчеловоды, за чужими роями охотники, где-то рядом улей с пустыми рамками поставили. Ну, давай, Сережа, бери роевню, щеточку с перьям и лезь на лестницу, я тебе подскажу, что делать.

Я представляю себя героем Гоголевского “Вия”, и со словами: “Казак ничего не должен бояться”, лезу вверх. Страх мой быстро проходит, так как поведение пчел совсем неагрессивно, они словно устали от подготовки к перелету, нет пронзительного жужжания, летают тяжело, как осенние мухи, а сев, сразу складывают крылья – верный признак миролюбивых намерений. Я открываю роевню и начинаю осторожно двигать щеткой по бурому шару.

- Не ладно делаешь! – раздается у меня над ухом. Я вздрагиваю, чуть не выронив инвентарь. Дед стоит на лестнице, на ступеньке ниже и пытается отодвинув меня подняться и встать рядом.

- Завалимся оба!

- Не завалимся, дай ка щетку-то… Вот эдак надо, вот эдак!

- Ну, и валяй сам! – предлагаю я.

- Ясно дело, коль уж забрался, - соглашается дед и начинает быстро и ловко работать щеткой. Он то сметает пчел в роевню, то стряхивает их. Нет, я не знаю этих секретов, пожалуй, и не смог бы выполнить всей этой работы. Спускаюсь вниз и стоя рядом с хозяевами пасеки, наблюдаю за дедом.

- Ну что, Владимир Иванович, видел матку? – спрашивает Кузьма Иванович, когда работа подходит к концу.

- Несколько раз видал, все куда-то убегает. Сейчас маточну решетку ставить будем.

- Дак, неужто старая роится.

- А чего ж ты мне не сказал, что у тебя семья молодая?

- Верно молодая, а как ты узнал?

- По матке, рисунок на ней средний, не яркий и не тусклой.

- Так что же, давить будем?

- А то, как же? Давить!

- А ты понимаешь, про что баем? – вдруг спрашивает меня Кузма Иванович.

- Не…

- Владимир Иваныч, внуку-то объясни про матку-то!

- Ясно дело! Пускай учится, - говорит дед слезая с лестницы, - Готовьте воду, дымарь, маточну сетку…

- Все готово!

- А, если укусит?

- Да что ты? Матка не кусается.

- У нее, что, жала нет?

- Есть! Но укусить она может только другую матку.

Мы уже минут двадцать стоим перед ульем и внимательно смотрим на леток. Матка пока не появлялась.

- Я раз у Преклонского пчел осматривал, - рассказывает дед, - так как крышку-то снял….

- Смотри-смотри! – замечаю я, - Вот она!

Бедная матка бегает перед лотком, пытаясь пролезть то в одно отверстие решетки, то в другое. Но судьба ее решена. Мгновенье… и все кончено. Мы идем к дому, снимая по дороге сетки. Настроение у деда хорошее, а Кузьма Иванович весь сияет от радости:

- В дом, в дом, Владимир Иваныч! Чем Бог послал!…

Мы поднимаемся на крыльцо, но вдруг оборачиваемся на пронзительный собачий лай. Дворняга бросается к калитке, в которой в нерешительности замер Михаил Петрович.

- Пират, место! – командует Кузьма Иванович, - Михал Петрович, тебя только и ждем!

- А я думаю, должно управились уже, вот бутылочку прихватил, - улыбается Михаил Петрович.

Мы входим в избу, усаживаемся за стол. Хозяйка уже успела достать тарелки, рюмочки. На столе появляется салат, картошка. “Может одной бутылочкой и не обойдется” – думаю я про себя. Мне интересно со стариками, они то и дело вспоминают какие-то занятные истории, свидетелями которых они были когда-то. Я слушаю внимательно, запоминаю, представляю себе то далекое время, о котором идет речь в их рассказах. Между тем произносятся короткие тосты, выставлена на стол и почата уже вторая бутылка, но допивать ее никто не собирается.

- Пора, пожалуй, - говорит дед, - благодарим за хлеб, за соль.

- Вам спасибо, Владимир Иванович!

- Мы с Сережей пойдем, у нас еще дела есть.

- Какие дела? – тихо спрашиваю я деда.

- А никакие, - также тихо отвечает он, - просто так говориться.

Мы прощаемся, выходим на крыльцо. Дед едва не наступает дворняге на хвост, его заметно пошатывает. Я беру деда под руку, и мы выходим на улицу.

- Обедать уж не будем! – говорит дед.

- Какой обед, в гостях наелись.

- А чайку бы я выпил.

- Сейчас придем, самовар поставим.

Мы уже подходим к дому, когда замечаем быстро приближающуюся к нам женщину соседку. Она что-то громко говорит нам издалека и машет руками, смешно закидывая их над головой. Подходим ближе…

- Владимир Иванович, а я тебя всюду ищу! Ведь у тебя рой давеча улетел!

- Ах, ты леший с ним! – в сердцах говорит дед, и вдруг махнув рукой добавляет:

- Ну, и хррен с ним! Пойдем, Сережа, чай пить.