«Спартак – чемпион!»

С территории гаражного комплекса Вовка вышел растерянным. Его планы на сегодняшний день только что рухнули. Он стоял у гаражной сторожки и думал, куда пойти. Никаких идей не появлялось. Посмотрел налево, направо. Достал сигарету, закурил. «Пойду, пива выпью», - решил он, наконец, и медленно побрел в сторону парка.

Вовка любил приходить в гараж. Это было место сбора друзей, у каждого из которых были здесь свои прозвища, как говорили сами ребята, «кликýхи»: Лехáн, Ферзь, Центнер, Бакс, Гáпа, Череп...

Гараж привлекал таинственным полумраком, запахами бензина и масла, но главное, там были удивительные сказочные монстры – мотоциклы.

Вовке всегда казалось, что «кликýхи» завсегдатаев гаража очень подходят им.

Центнер был таким толстым, что в обычные двери всегда старался пройти боком, вес его давно перевалил за сто килограмм, а прозвище свое, которое уже давно не казалось ему обидным, он получил еще в средних классах школы. Врачи говорили, что у него неправильный обмен веществ, пытались лечить, но вес его все равно неизменно прибавлялся и прибавлялся. Баксом звали тощего длинного парня с большими мечтательными глазами. Когда тот беседовал с кем-нибудь из своих друзей, и в разговоре наступала вдруг пауза, он непременно говорил мечтательно: «Эх, имел бы я тыщу баксов!..». Гапа утверждал почему-то, что получил свое прозвище из-за фамилии, фамилия у него была Кокорев. А Вовка очень гордился своей кликýхой, ведь Ферзь – это самая главная шахматная фигура после короля. Главным же в их компании был, конечно, Череп. И не только потому, что он был старше других ребят лет на пять, это ему принадлежал большой ржавый бокс в гаражном комплексе. Сам гараж ребята называли «хатой», именно там они проводили бóльшую часть своего свободного времени. А такого времени у них было предостаточно.

Со своими лучшими друзьями Баксом и Центнером Вовка был знаком много лет. Они вместе учились в школе, потом в радиотехническом училище, где должны были получить специальность радиомонтажника, но это учебное заведение неожиданно, по какому-то специальному решению, расформировали, а в старинном здании, где оно располагалось, появился коммерческий банк. Ребятам же выдали аттестаты о среднем образовании и свидетельства о получении специальности.

Центнер жил с бабкой-опекуншей, т.к. родители его умерли несколько лет назад. Сам Центнер говорил об этом печальном событии так: «вино сгубило». Он всегда был крупным, говорил шутя, что родился таким. Даже в первый класс школы он пошел на год раньше других ребят, и сейчас до полного совершеннолетия ему оставался еще целый год. Видимо бабка, заменившая ребенку родителей, очень любила внука, а потому считала, что исполнение прописанных врачами диет, является по отношению к ребенку настоящим садизмом, и старалась всячески баловать своего приемыша, готовить вкусную калорийную пищу, а тем самым лишь усугубляла его болезнь. Бабка, не смотря на пенсионный возраст, работала в школе, а Центнер нигде не работал и не учился. Квартиру его родителей они сдавали. Бабкиной зарплаты, пенсии и квартирных денег им вполне хватало. В отличие от других ребят, у Центнера всегда имелась тысяча карманных рублей. Как и многие толстяки, он имел добрый веселый характер, не кичился деньгами, мог легко дать взаймы и не требовать никогда возврата долга. Еще в школе он любил угощать ребят мороженым, или купить друзьям новый футбольный мяч, а потому никогда не был в обществе сверстников изгоем. Интересно, что Центнер в школьные годы сам играл в футбол. Конечно, бегать он не мог, но в воротах стоял вполне сносно. Когда он падал в броске, то, казалось, сам, как мячик, катился в угол ворот, предотвращая гол. А еще Центнер был совершенно независтливым человеком, он мог искренне радоваться чужому успеху.

С Баксом Вовка дружил с самого первого класса. Они даже сначала сидели за одной партой, но потом строгие педагоги запретили им находиться на уроках рядом. Можно сказать, что с самых    первых    школьных    дней    Баксу    не    повезло.   Когда учительница младших классов впервые увидела долговязого мальчика, который был на голову выше своих сверстников-первоклашек, то сразу определила ему место на последней парте. Никто тогда еще не знал, что у бедного мальчугана плохое зрение, с задней парты он не мог разобрать, что пишут на доске, а потому часто смотрел в тетрадь соседа, вызывая этим раздражение учителя.

Семья Бакса была, можно сказать, благополучной. Его родители трудились простыми рабочими на механическом заводе, числились передовиками производства, и, если бы парнишка был единственным ребенком в семье, то получал бы больше родительского внимания и ласки, но, к моменту начала учебы в первом классе, у Бакса были уже четыре младших сестренки. Декретные и послеродовые отпуска мать старалась сделать минимальными, ведь семье нужны были деньги. В результате, довольно большая часть заботы о маленьких детях ложилась на хрупкие плечи единственного сына. О выполнении каких-либо домашних заданий не было и речи. Не удивительно, что учился Бакс плохо, точнее сказать, не учился, а просто приходил каждый учебный день в школу, садился на последнюю парту, поднимал свои большие глаза к потолку и мечтал. Каждый год в школе решали вопрос об оставлении его на второй год, но, видимо понимая, что мера эта ничего не даст, переводили в следующий класс.

Как ни странно, лишь к четвертому классу было установлено, что мальчишка имеет слабое зрение; оказывается, было оно, как потом говорили, всего 40% от нормы. Паренька положили в клинику, прооперировали, после удачной операции процент этот повысился до 90. Вовка помнил, как тогда преобразился его друг. Теперь он часто что-то рисовал; увлекся собиранием марок и этикеток, мог по долгу их рассматривать, замечая, в отличие  от друзей, какие-то незначительные детали. А главное, он увлекся чтением книг. Дома книг не было вообще, Бакс брал их в школьной библиотеке сразу помногу, а читал ночами дома на кухне. Не раз родители находили его утром спящим за кухонным столом в неудобной позе: голова лежала на столе так, что щека касалась страницы раскрытой книги. Мать ворчала: «Уснул-то небось в двенадцать, а свет всю ночь горел. Проверять за ним надо. В прошлом месяце вон сколько за свет заплатили!»

Отец же, подойдя к спящему сыну, осторожно приподнимал его голову, брал в руки книгу и медленно читал фамилию автора: «Жюль Верн. А эта, что рядом лежит?.. Дюма! Хоть бы наши какие книги почитал, балбес. И чего их – молодых так на Запад тянет?»

Бакс и учиться после операции стал лучше, но больше тройки ему все равно ни один учитель никогда не ставил. А привычка мечтать на уроках у парня осталась навсегда. Стоило преподавателю замолчать, занявшись изучением классного журнала или еще чем-нибудь, взгляд Бакса неизменно стремился вверх, и вернуть незадачливого ученика из его виртуального путешествия мог, чаще всего, лишь звонок на перемену.

В компании Бакс всегда был самым незаметным. Иногда, правда, его просили пересказать содержание какой-нибудь книги или просмотренного фильма, и тогда, оказавшись в центре внимания ребят, медлительный неуклюжий Бакс преображался. В отличие от большинства своих друзей, он умел подробно красиво рассказывать, лишь изредка вставляя слова современного молодежного сленга. Во время своих рассказов, он жестикулировал руками, менял тон голоса. Это был настоящий театр одного актера. В самые кульминационные моменты большие глаза рассказчика вылезали из орбит, гипнотизируя слушателей. Но когда «спектакль» заканчивался, то актер вдруг снова становился самым незаметным среди друзей.

В училище Бакс был единственным, кому удалось, во время прохождения производственной практики на заводе, полностью без брака пропаять радиоплату. У других ребят не хватало на это терпения. Руководитель практики отметил парня и пообещал похлопотать в отделе кадров, чтобы при устройстве на работу в радиомонтажный цех ему присвоили второй разряд. Бакс и сам хотел работать радиомонтажником. Ему очень нравилось выполнять однородную монотонную работу, ведь тогда, даже во время работы он мог предаваться своему любимому занятию – мечтать, представляя себя героем прочитанной накануне книги.

В день окончания училища Бакс объявил родителям, что собирается завтра устраиваться на завод. Отец против его выбора не возражал, но мать вдруг сказала отцу: «Ну каким радиомонтажником он будет? Его и за человека-то сейчас считать не станут, дадут окладишко самый низкий, а премии и вовсе… Вот придет из армии, пусть тогда и идет на завод. И потом, к нам на работу, как вошел за забор, так до вечера и не выйдешь, а девчонкам то и дело какая-то помощь нужна. Пусть почтальоном идет! Вон, соседка почтальонша, утром письма с газетами разнесет и весь день свободна. У него время будет и в магазин забежать, и на родительское собрание. Может почтальоном-то еще больше заработает»…

Доводы матери были убедительными, а потому на семейном совете было решено обратиться к соседке за помощью в трудоустройстве сына. Так Бакс стал почтальоном. Зарплата его была небольшой, он целиком отдавал ее матери, не оставляя себе ни копейки на карманные расходы. Вставать ему приходилось часа в четыре утра, а с пяти до шести разбирать и сортировать письма, газеты, журналы. До девяти утра он успевал разнести всю корреспонденцию по своему участку и оказывался свободен. Он шел домой, готовил обед для себя и сестер, а потом звонил своим, в большинстве неработающим, друзьям. Иногда те ругали его за то, что он беспокоит их слишком рано; будит, не давая выспаться. А чуть позже все они встречались «на хате».

Другим завсегдатаям гаража – Лехáну с Гáпой было по 19 лет.

Лехан недавно окончил какое-то ПТУ, на постоянную работу устраиваться не спешил, перебиваясь разовыми заработками, которых, как он сам утверждал, ему на жизнь хватало.

Гапа, неудавшийся студент, был отчислен со второго курса какого-то института за академическую неуспеваемость. Уверял родителей, что скоро восстановиться, лишь восполнит ежедневными самостоятельными занятиями, появившиеся, «из-за ошибок молодости», пробелы в своем  образовании.

Самой большой мечтой Лехана и Гапы было «отвертеться» от армии, куда их должны были призвать осенью. С Черепом они познакомились давно, и «на хате» чувствовали себя очень свободно.

Вовке иногда казалось, что, несмотря на внешнюю дружелюбность, разговаривают  они с ним и Баксом, не то поучительно, не то с некоторым превосходством, словно подчеркивают, что на год старше, а потому мудрее. Владельцы соседних гаражей прозвали их «двое из ларца», они часто приглашали Гапу с Леханом оказать помощь, если требовалась вдруг большая физическая сила. Эти высокие, крепкие парни «за полтинник» легко «с толчка» могли помочь завести автомобиль с севшим аккумулятором или передвинуть что-нибудь тяжелое. Заработанные таким образом деньги сразу же тратили на пиво, а пиво «на хате» всегда делили поровну. Пиво разливали в большие стеклянные кружки, оставшиеся здесь еще от прежнего владельца. Две лавки и две табуретки, установленные у небольшого стола, накрытого чистой газетой, позволяли всей компании удобно расположиться лицом друг к другу. Иногда, во время такого застолья, все дружно чокались кружками. Такой ритуал создавал впечатление, что ребята находятся не в грязном гараже, где лишь постеленные на стол и лавки газеты, скрывают миллиметровый слой замасленной грязи, а в элитном пивном баре.

О том, как зарабатывает на жизнь Череп, ребята не знали. «Есть у меня свой бизнес», - иногда говорил он, но какой это был бизнес, и когда Череп успевал им заниматься, для всех оставалось тайной. Ведь почти каждый день, время с полудня до вечера он проводил «на хате». По внешнему виду Черепа, по его уверенной походке сразу было видно, что он здесь хозяин. Его совершенно лысая голова действительно напоминала череп, на ней, казалось, не было даже намека на присутствие бровей и ресниц, но особый эффект производили блеклые серые глаза, все это делало Черепа удивительно похожим на знаменитого итальянского футбольного судью Пьера Луиджи Калину. Двери гаража в любое время года Череп открывал настежь, лишь дверцу маленькой кладовочки, где с трудом могли разместиться два человека, всегда держал закрытой.

Иногда на хату заглядывали незнакомые люди, спрашивали Черепа. Тогда тот уединялся с ними в кладовке на несколько минут. Что там происходило, ребята могли только догадываться.

«Фарцует чем-то», - говорил тогда Гапа. «Может, "дурью"?» - предполагал Лехан. «Не, если бы "дурью" торговал, то и нас бы давно на это дело запряг. У него действительно какой-то бизнес».

Всех обитателей «хаты» объединяла любовь к футболу и мотоциклам. Нет, ребята не играли в футбол, но они любили его страстно и были футбольными фанатами. Два года назад Вовка с Центнером и Баксом были на футбольном матче своего любимого «Спартака», там они и познакомились с Черепом. Вместе с ним и другими «фанами» шли после окончания игры до остановки, орали кричалки и чувствовали себя сильными, уверенными в этой толпе единомышленников, сразу принявшей их за своих. Среди прочих фанатов Череп выделялся не только внешностью, его шарф с символикой дорогой команды был повязан на воротник черной кожаной куртки со множеством заклепок. И лицо, и одежда его завораживали ребят, они сразу потянулись к нему, повинуясь какой-то неведомой силе, словно кролики к удаву. А когда оказалось, что у остановки Черепа ждет прикованный цепью к бетонному столбу «крутой железный конь», восторгу ребят не было предела. В этот вечер Вовка впервые побывал в гараже, куда «прокатил» его Череп. На следующий день там появились и Бакс с Центнером.

В гараже тогда были два мотоцикла: черный «навороченный» агрегат Черепа напоминал Харли Дэвидсон, вторым мотоциклом был обычный «Урал» с коляской, принадлежавший Лехáну. Тот уверял, что мотоцикл – всё его наследство, оставшееся когда-то от отца. А потому, как только позволил возраст, Лехан поспешил сдать на права категории «А», и теперь, по его словам, мог заниматься даже извозом. Во всяком случае, многие знакомые девушки Лехана любили ездить по городу в коляске его мотоцикла.

Череп предложил Вовке и Баксу, «порывшись на мотокладбище», постепенно приобретая новые запчасти и реставрируя старые, здесь в гараже, собрать себе по мотоциклу. Какой же парень в 16-летнем возрасте не мечтает иметь своего быстрого железного скакуна! Ребята согласились с радостью, лишь Центнер, не был в восторге, понимая, что ему со своей комплекцией вряд ли удастся испытать удовольствие, сидя за рулем двухколесного монстра. Но Череп смог увлечь и его.

В один из ближайших дней, вся компания отправилась к Гапе на дачу. Дача находилась недалеко от города и принадлежала родителям Гапы. Отец его занимал не малый пост в районной администрации, но сына старался не баловать. Когда друзья Гапы

говорили, что его отцу ничего не стоило бы купить сыну шикарный мотоцикл, Гапа лишь язвительно хмыкал: «Батя у меня долбанутый. Сам работает с утра до ночи, хочет, чтобы и другие также вкалывали. И взяток, балда, не берет… И мне ни фига не дает, мол не студент, а значит, сам заработать можешь. Мать говорит, у него крыша еще в советское время съехала, когда он в райкоме работал. Квартиру-то в новом доме мы так и не получили, до сих пор в пятиэтажке живем».

Особой щедростью и гостеприимством Гапа не отличался. Идею, пригласить друзей на дачу подсказал ему Череп. Сам Гапа отправился туда на электричке и должен был встречать друзей готовящимся на мангале шашлыком. Больше всего он беспокоился лишь о том, чтобы после пребывания там веселой компании, в двухэтажном дачном доме и на садовом участке остался идеальный порядок, дабы «предки» не ворчали.

А ребята ехали на дачу на мотоциклах! Вовке было предложено ехать на почетном заднем сидении черного мотоцикла Черепа, Бакс расположился позади Лехана, а тучный Центнер сумел таки забраться в коляску «Урала», и, казалось, радовался поездке больше всех. Он постоянно поднимал руки вверх и кричал от переполнявших его эмоций что-то нечленораздельное: «А-а!.. Улю-лю!.. Даёшь!..»

У родителей Бакса не было дачи, а у Вовки с Центнером и быть не могло. Эту удивительную поездку ребята запомнили надолго. Поездка на мотоциклах, шашлык, вино – для Вовки, Бакса и Центнера это был, наверно, самый счастливый день. Там Череп и предложил ребятам совместить увлечения футболом и мотоциклами… Он попросил всех представить себе группу, с ревом летящих по городу, мотоциклистов с символикой футбольного клуба на одежде; Центнера, в коляске несущегося «Урала» со спартаковским флагом в руках, и, громко кричащего не бессмысленное «улю-лю», а дорогой сердцу лозунг: «Спартак – чемпион!».

Красочно нарисованную Черепом картину удачно дополнил мечтательный Бакс: «А позади других мотоциклистов ленты развеваются с надписью…» Что за надписи представлял Бакс в своих видениях, никто не стал уточнять. Все были в восторге от гениальной идеи Черепа.

С тех пор ребята не только занимались ремонтом и сборкой мотоциклов, но еще изготавливали флаги с символикой родного клуба; ленты с «кричалками» и призывами, которые могли развеваться за мчащимся по улице мотоциклистом.

В первые три месяца ребятам удалось собрать один мотоцикл. Второй собирали уже больше года, но из-за отсутствия некоторых агрегатов и денег для их приобретения, работа по сборке практически остановилась. Была и еще одна проблема: права на управление мотоциклом были только у Черепа, Гапы и Лехана. А потому, не смотря на то, что львиную долю работы по сборке первого мотоцикла выполнили Вовка с Баксом, при активном участии Центнера, (в том числе и материальном), оформили мотоцикл на Гапу, он и ездил на нем по городу. Остальным же лишь иногда доставалось покататься во дворах и на мотодроме, где у Черепа были какие-то знакомые.

Зато, перед важным футбольным матчем «Спартака», вся компания ездила с изготовленной своими руками атрибутикой по городу, пугая прохожих жуткими криками придуманных «агиток». Центнер, в коляске «Урала» превращался в настоящего пирата, когда повязывал голову черным с белыми черепами платком – «банданой». Казалось, его невероятно громкий крик «Спартак – чемпион!» долго еще звучал после проезда мотоцикла, отражаясь от стен домов надрывным эхом совсем других слов: «На а-бор-даж!!!» И такая сумасшедшая езда начиналась порой уже в 10 часов утра, а заканчивалась часа за два до начала матча.

Если же удавалось выяснить, в какой гостинице остановилась, приехавшая в город команда соперников, то иногда трудились и ночью, много раз подряд «на полном газу» проезжая под окнами отеля. Цель таких ночных катаний была проста: футболистам родного клуба легче играть против невыспавшихся соперников.

К поддержке своих кумиров на трибуне стадиона всегда готовились  особо.  Этим  всегда  руководил  сам  Череп, проявляя чудеса осведомленности в спортивных и неспортивных футбольных вопросах. Он же доставал и билеты на матчи, при чем, всегда на одни и те же места.

В общем, ребята были активными болельщиками, стараясь изо всех сил помогать своему клубу выигрывать. Только победы, в отличие  от  других  фанатов,  отмечали  не в барах  и  пабах, а «на

хате», где все казалось привычным и родным.

Сегодня в первый раз за два года «на хате» никого не оказалось, гараж был закрыт. Сидевшие в соседнем боксе Лехан с Гапой с нагловатой улыбкой сообщили: «Черепа сегодня не будет, замели его!» «Как, замели?» - удивился Вовка. «Да ладно, Ферзь, не парься! Завтра утром отпустят. Политика теперь у ментов такая: накануне матча активных болельщиков хватают и в кутузку, чтобы беспорядков не было».

Как раз сегодня должен был состояться очень важный матч для «Спартака». Команда участвовала в кубковом турнире, с каждым соперником встречаясь дважды: «в гостях» и «дома». В последней игре, которую «Спартак» проводил в гостях, соперником его был очень именитый клуб. Игра с самого начала сложилась неудачно, «Спартак» проиграл с крупным счетом, и сегодня, в ответном матче, ему нужно было обязательно одерживать крупную победу. В противном случае команда выбывала из дальнейшей борьбы за престижную награду.

Нагловатого Гапу Вовка не любил. Появилась ли эта нелюбовь после того, как Гапа стал владельцем мотоцикла, в сборке которого не принимал участия, или возникла раньше, Вовка точно определить не мог. Без Черепа и ребят находиться «на хате», точнее у закрытых дверей «хаты», не имело смысла. Вовка кое-как отвязался от болтливого Гапы, и теперь брел по улице, понуро опустив голову. Настроение у него было скверным. Планы весело провести сегодняшний день неожиданно рухнули. Оказалось, не будет сегодня ни веселых гонок по городу, ни празднования победы пивными возлияниями, ни анализа проигрыша (с более крепкими спиртными напитками). Да и на саму игру сегодня никто из компании не попадет, ведь билеты Череп раздать не успел.

Такие думы делали Вовку все более хмурым. К тому же расстроил его и Гапа, рассказав, что Череп получает деньги от каких-то фан-клубов, и скрывает это от своих друзей. А еще Гапа утверждал, что узнал, каким бизнесом тот занимается. По его мнению, это была целая цепь мелких махинаций, позволявшая Черепу иметь небольшой процент дохода от одного футбольного тотализатора.

Конечно, Череп имел полное право не рассказывать никому о способах  своего  заработка, и тем более, не обязан был делиться им с друзьями, но Вовке почему-то была неприятна эта новость. Захотелось поскорее забыть ее, переключившись в мыслях на предстоящий вечером футбольный матч.

«Да, если выиграют – это будет чудо, а чудес не бывает!» - сказал вдруг Вовка вслух, и, словно испугавшись, что его услышат прохожие, оглянулся по сторонам. Он бесцельно брел по старому парку на бульваре. Прохожих рядом не было, лишь вдалеке неторопливо шла женщина с ребенком, мужчина прогуливал собаку, а за проезжей частью бульвара по тротуару пешеходы шагали очень быстро, у каждого имелось какое-то дело, только Вовка оказался, словно выброшенным из водоворота городской жизни. «Куда пойти?» – думал он – «Как убить время?»  Вовка увидел лавку на бульваре, подошел к ней. «Вроде, чистая». Сел, закурил и снова попробовал придумать, чем бы заняться. Никаких идей не появлялось, а Вовка и не торопился, курил одну сигарету за другой, сплевывая себе под ноги, выделявшуюся от дыма слюну.

«А если, Черепа задержали по какой-то другой причине?» - пронеслось вдруг в голове. «Могли его взять за его бизнес? Наверное, могли… Тогда уж точно к утру не выпустят. Могут даже судить, даже срок дать! И как жить в этом случае?»

Да, в этом случае, весь привычный уклад Вовкиной жизни рушился. На протяжении двух последних лет он точно знал, как будет проходить каждый его день, где он будет находиться, чем заниматься: сначала всё второстепенное, вроде учебы, практики, а потом главное – сбор «на хате». Теперь же приятное времяпровождение могло прекратиться. От таких предположений на душе стало еще хуже.

На кончик сигареты вдруг упала большая капля. «Тьфу, ё…», - заругался Вовка, бросив сигарету на асфальт, где уже стали появляться мелкие темные пятна. Начинался дождь. «Идти надо», - подумал Вовка. Но, куда?

Домой ему не хотелось. Это у Гапы дома компьютер, интернет, целая куча игр и видеофильмов. А ему, Вовке, что делать дома с больной матерью? Ведь она обязательно найдет, «за что прицепиться», станет его «пилить», спрашивать, когда он, наконец, устроиться на работу, или приставать с расспросами «как дела?» Он вообще в последние два года стал приходить домой зáполночь. Мать привыкла к этому, не ворчала, как два года назад, а лишь говорила, устало улыбаясь: «Это потому, что ты у нас поздний ребенок».

Мать всегда говорила «у нас», хотя отец ушел из семьи, когда Вовке не было и семи лет. Работать ей приходилось много, и в том, что Вовка сумел таки не очень плохо закончить 9 классов, была большая заслуга его старшей сестры. Именно она вечерами делала с ним уроки, готовила, стирала, водила «на Ёлку», ходила на родительские собрания. Маленький Вовка говорил ей: «Ты моя вторая мама». Сейчас сестра жила в далеком таежном городке, где располагалась воинская часть ее мужа офицера.

Как-то так случилось, что Вовка за глаза давно уже стал называть мать старухой или «мамáн», а в глаза уже не говорил «мама», а резко произносил «мать». Иногда слова его звучали грубо: «Мать, не приставай!», а иногда даже ласково: «Привет, мать!» или «Мать, ты как себя чувствуешь? Нормально? Ладно. Я ухожу, буду поздно».

Болезнь матери была долгой и, видимо, неизлечимой. В последние две недели самочувствие ее ухудшилось, она почти не поднималась с постели. Коллеги по работе навещали давно находящуюся на больничном сотрудницу раз в месяц - в день зарплаты, приносили начисленные деньги. А ухаживала за ней подруга соседка, тетя Клава, она же ходила в магазин за продуктами, удивляясь иногда: «От твоего-то помощи не дождешься!»

Эти неприятные слова всплыли неожиданно в Вовкиных думах откуда-то из подсознания. «Может и правда на работу устроиться?», - подумал вдруг он, удивляясь невесть откуда появившейся  идее. Вот  уже два месяца, как он окончил училище, но мысль о трудоустройстве у него ни разу не возникала, даже подумать об этом было некогда, ведь «на хате» всегда находились какие-то дела.

Дождь, между тем, становился все сильней. «Не везет – так не везет!» - подумал Вовка. Он теперь быстро шел по улице, натянув на голову воротник куртки. «А куда я иду?» - вдруг пронеслось  в  голове, - «Хоть  бы  магазин  какой рядом был, куда можно заглянуть, дождь переждать»…

Кованый металлический забор тянулся вдоль тротуара, иногда сквозь его извилистые прутья проступали ветви цветущих кустов. Такие же кусты росли у забора Вовкиного училища. «Что там за забором? Должно быть, школа. Да, что бы ни было, как только будут ворота, сразу зайду», - смело решил он, - «Не мокнуть же под дождем!»

Когда появилась калитка, Вовка быстро вошел в нее, чуть приподнял голову и замер. Перед ним стояло увенчанное золотыми куполами красивое здание из красного кирпича. «Церковь!» - удивился Вовка.

Небольшой старый храм утопал в зелени. Вдоль мощеной фигурными плитками дорожки росли высокие деревья. Под одним из них было еще сухо, но все чаще крупные капли пробивались сквозь густую крону. «Может, внутрь зайти?» - подумал Вовка. Когда-то мать водила его маленького в храм по воскресеньям. Вовка до сих пор помнил, как надо правильно складывать пальцы, чтобы изображать на себе крестное знамение. Последний раз он был в храме в десятилетнем возрасте.

В отличие от своих сверстников, Вовка еще в третьем классе верил, что в новогоднюю ночь к ним в квартиру приходит настоящий дед Мороз и кладет под подушку подарок. Сомнения в том, что это лишь сказочный персонаж, у Вовки, конечно, появились, но как горько было осознавать, что никакого деда Мороза на самом деле нет. Очень хотелось верить, что это не сказка, что есть он – настоящий добрый волшебник, заботливый, любящий дед Мороз. И Вовка верил, не смотря на насмешки сверстников, с которыми пытался спорить, доказывать, что и настоящий дед Мороз бывает. Но, в конце концов, сомнения развеялись, красивая сказка оказалась обыкновенным, несправедливым обманом.

После этого Вовка изменился, он стал считать себя взрослым, наивная пора детства для него закончилась. Всегда верить взрослым «на слово» он больше не хотел. Именно тогда он наотрез отказался ходить по воскресеньям в храм. «Может, и Бога не бывает», - сказал он расстроенной матери.

Такие далекие события из Вовкиной жизни вдруг вспомнились, как будто все это  было вчера. «А может, бывает?» подумал вдруг Вовка и, окрыленный внезапно появившейся идеей, решительно направился к дверям храма.

Войдя в притвор, он ощутил давно забытый им, но удивительно знакомый запах ладана, словно доносился он откуда-то из счастливого детства. Вовка даже остановился в притворе. Казалось, стóит ступить еще один шаг, и этот приятный запах исчезнет.

-  Ну, что стоишь? Проходи, не робей! В первый раз что ли? - услышал он вдруг старушечий голос позади.

-  Нет.

-  Ну, а коли «нет», и робеть нечего. Проходи, милый! – поторопила его какая-то бабка.

Переступив порог храма, Вовка перекрестился. Решил, вздохнув: «Ладно! Буду считать, что Он есть! А там посмотрим».

Вовке очень хотелось попросить Бога о том, чтобы «Спартак» сегодня выиграл. Но как это сделать?.. Молиться Вовка не умел, зато много раз видел в кино, как это делают. Еще с детства он знал, что молиться надо перед иконой. Дома у них была божница, в которой находилось несколько икон, мать молилась перед ними ежедневно. Иногда, указывая на божницу, она говорила, что это «красный угол». Такое странное название всегда смешило Вовку, ведь угол-то был обычным, таким же, как и другие в комнате, вовсе не красным.

А в храме в углах икон не было, они располагались на стенах. Некоторые из них были очень большими, некоторые находились в окладах. «Эти более главные», - подумал Вовка, - «Не зря же их такими рамками украсили». Люди подходили к иконам, целовали их, крестились, клали поклоны, ставили свечи на подсвечники.

«Свечу надо купить», - вспомнил Вовка, -  «Интересно,  что лучше: купить несколько маленьких свечей, или одну большую?» - рассуждал он, - «Должно быть, сколько у тебя просьб, столько и свечей ставить надо. Просьба у меня одна, но очень большая. А какова важность просьбы, такова и свеча должна быть. Куплю самую большую,… если денег хватит» - решил он.

В кармане оказалась только одна купюра. Вовка подошел к стойке в притворе, за которой женщина продавала свечи и церковную   утварь .  Посмотрел   на   цены   свечей   и   вздохнул,  подумав: «Да, на пиво теперь не хватит», протянул купюру и сказал: «Дайте самую большую».

Теперь нужно было придумать, к какой иконе ее поставить. Вовка огляделся. Людей в храме было немного, до начала вечерней службы оставалось чуть более  получаса. Проходить в переднюю часть храма, где икон было больше, почему-то не хотелось. Вовка решил молиться здесь, недалеко от входа.

Справа от него был изображен мужчина с седыми волосами, такими же седыми усами и бородой, одетый в длинный черный плащ. С другой иконы на Вовку глядел молодой человек, ни усов, ни бороды у него не было. В руках он держал какую-то шкатулку. Кто были эти святые, Вовка не знал, а спрашивать не хотелось, дабы не показывать своего невежества.

Он вдруг поднял голову и увидел в полутора метрах от себя икону в виде огромного креста, на котором в полный рост был изображен распятый Христос. Сначала он даже не заметил, что стоит рядом с этой самой большой храмовой иконой. Вместо обычного подсвечника, перед ней располагался прямоугольный стол с держателями для свечей. «Вот же она, самая главная икона» - догадался Вовка, - «Тут и свечей ставят больше, чем у других. И спрашивать не надо, кто на ней изображен. Тут и помолюсь!»

Вовка попытался собраться с мыслями. «Как лучше сказать?» Он напряженно думал, но все никак не мог сформулировать свою просьбу. «Оказывается, это не так легко, молиться-то!» - удивился Вовка. Свечу он уже зажег, но установить ее не получалось, лунки на столе оказались меньшего диаметра. Лишь подержав нижнюю часть свечи в пламени, ему удалось это сделать.

Вовка сложил вместе ладони, кончики пальцев поднес к подбородку и закрыл глаза. Именно так молились в большинстве фильмов. Но и с закрытыми глазами, молитва не получалась. Хотелось видеть Того, к Кому обращаешься. Вовка поднял веки. «Господи!» - произнес он мысленно, - «Сделай, пожалуйста, так, чтобы…» И тут глаза парня заметили ниже ног Христа череп. Молитвенные мысли сразу куда-то улетели. Казалось, что сам Череп оказался рядом, и пытается сказать что-то осуждающее. Вовка так и застыл со сложенными ладонями и открытым ртом.

-  Ты чего, католик? – услышал он вдруг за спиной ворчливый старушечий голос.

С пробежавшими по спине мурашками ушло, наконец, оцепенение.

-  Нет! –  грубо ответил он прицепившейся бабке.

-  А кто помер-то у тебя?

Вовка даже вздрогнул от такого вопроса. Он почему-то, вспомнил о больной матери, подумав «Не померла ли?...»

-  Никто у меня не помер! – раздраженно ответил он. Ему вдруг захотелось поскорее выйти из храма, стало как-то неуютно, потянуло курить. Однако, понимание того, что недоделанным остается что-то очень важное, заставило остаться на месте.

-  Слышь, милок, ведь это канон, тут о упокоении свечи ставят, – спокойно сказала бабка.

-  Да? – удивился Вовка.

-  А о здравии к любой иконе, - пояснила она.

Вовка вынул свою свечу из держателя и спросил:

-  А, если не о здравии и не о упокоении?

-  Это как? – удивилась бабка.

-  Ну, чтоб желание исполнилось.

-  А от этого желания кому-то хорошо будет?

-  Конечно! Всем друзьям моим.

-  Ну, так и помяни их в записке о здравии. Может, не дай Бог, кто из них в тюрьме, али болен кто. Есть такие? Ну так родителев, да таких-то в перву очередь помяни. Вот они лежат, записочки-то. Бери и пиши имена своих близких, какие им в крещении-то дали.

Вовка взял записку. Сверху на листе бумаги был изображен крест, а ниже написано:  «О здравии». Далее лист был разлинован для написания имен. Вовка достал из деревянного стакана, стоявшего здесь же, авторучку, и задумался.

- Не думай много-то, - сказала вдруг женщина, продававшая свечи, - Пиши имена в родительном падеже.

«Вот это да!» - удивился Вовка, - «Опять падежи, как в школе!» Он был уверен, что в жизни никогда больше не услышит этого слова и вообще глупых правил грамматики. «Может, эта тетка – учительницей работала. Тогда все ясно».

-  Да не смущайся! – сказала тетка, - Вон на стене образец есть, как правильно записку писать.

На образце записки имена перечислялись так: «Павла, Василия, Петра, Владимира, Анны…»  Вовкину мать звали Анной. Он постоял еще немного в раздумьях и написал: Анны, Владимира… Дальше надо бы было указать имя, находящегося в заключении Черепа, но как его зовут, а тем более – крещеный ли он, Вовка не знал. Не знал он и настоящих имен Лехана и Гапы. Лехан, мог оказаться вовсе не Алексеем. А имена однокашников Центнера и Бакса Вовка, конечно, знал, но…, как ни странно, забыл, ведь уже несколько лет они называли друг друга исключительно «кликýхами». Вовка растерялся. Он пытался вспомнить имя Бакса: «Как мы звали-то его в раньше? То ли Гошка, то ли Гришка, то ли Гарик». Последние слова Вовка сказал вполголоса. Женщина продавец что-то писала в тетрадке, но, расслышав Вовкино бормотание, сказала, не поднимая глаз: «Гоша – это Георгий, Гриша – Григорий, а Гарик – вообще Игорь!» «Вот это да!» - удивился Вовка, - «Так как же писать? Как его звали?... Не помню! А у Центнера в имени точно была буква "Л". Он то ли Леня, то ли Леша, то ли Олег?»

-  Ну, написал, что ли? – спросила продавец.

Вовка ничего не ответил, только посмотрел на нее несчастными глазами, решив про себя: «Точно, бывшая учительша».

-  Ну, давай! – женщина протянула руку и взяла записку. – Тут все крещеные?

-  Все.

-  Анна, это кто?

-  Мать. Болеет она. А Владимир – я.

-  Годиться, - сказала женщина, приписав перед именем матери слово «болящей».

Записку она положила в ящичек с названием «Заказные "О здравии"» Здесь же значилась денежная сумма. Взглянув на нее, Вовка сказал растерянно:

-  Ой! А у меня, наверное, столько денег нет.

-  Да ладно, - спокойно сказала продавец, - давай сколько есть. Свечу-то какую большую купил!

Вовка пошарил по карманам. К его удивлению, набралась точно требуемая сумма. Он заплатил, сделал шаг к выходу и остановился. Оставалось ощущение чего-то невыполненного, незавершенного. «Ах, да!» - вспомнил он, - «А как же сегодняшняя игра?» О любимой команде он так и не помолился. Зато оставил здесь все деньги,  которые у него были. «Может, их у меня каким гипнозом выманили?» - подумал он, и тут же ответил сам себе: «Чушь! И что за мысли дурацкие в башку лезут?». Вовка даже мотнул головой, чтобы они выскочили из мозгов, и снова подошел к продавцу:

-  А можно спросить?

-  Спроси.

Он заговорил быстро, сбиваясь на каждом слове:

-  Я это… когда… в общем…ну…короче, если…типа….не я, а как бы хочешь, чтобы… ну…, - и, поняв, наконец, что несет околесицу, замолчал. Если бы он хотел высказать свою мысль Баксу или Центнеру, речь его не была бы сбивчивой, ее «украшали» бы непристойные ругательства и выражения молодежного сленга, являясь некими словами-связками, а тут нужно было говорить без них. Вовка посмотрел в глаза женщины, искренне пытавшейся понять его, и сказал только одно слово:

-  Сейчас.

Видимо женщина поняла его правильно, соглашаясь подождать пока тот сумеет облечь свою мысль в словесную форму. Она молча кивнула и стала что-то писать в тетрадке.

В это время дверь в храме открылась, вошел священник и направился к алтарю. Продавщица быстро выскочила из-за стойки и бросилась к нему, вытягивая вперед сложенные руки:

-  Батюшка, благословите!

Священник благословил ее, и, взглянув на Вовку, неожиданно обратился к нему:

-  А ты чего такой несчастный? Случилось что?

-  Да вот, - защебетала вдруг продавец, - нужда какая-то у парня, а какая, не говорит.

-  И правильно делает, что не говорит. По всему видно, дело-то у него не пустяковое. Парень серьезный, - и, обращаясь к Вовке, добавил:

-  А пошли-ка, брат, в трапезную чай пить.

Сказано это было так просто, словно говорил священник со своим давним знакомым или другом. Вовка даже удивиться не успел, а батюшка уже, положив руку ему на плечо, направился с ним к выходу из храма.

-  Давай свечу-то, - предложила Вовке продавщица, - К празднику поставлю.

Вовка послушно отдал свечу и пошел, повинуясь движению батюшкиной руки. Священник подвел Вовку к небольшому одноэтажному домику, находившемуся метрах в десяти от храма, на двери которого висела табличка «Трапезная».

Открыв дверь, он громко спросил:

-  Марья Петровна! Ты здесь?

-  Здесь, – послышался откуда-то из глубины женский голос.

-  Организуй-ка нам чайку! – попросил батюшка, и обратился к Вовке:

-  А ты не стесняйся, проходи, крести лоб, да садись.

Священник говорил очень просто. За этой простотой чувствовалась уверенность, сила, и, вместе с тем, какая-то детская искренность, казалось, что этот человек прост, как ребенок. Трапезная удивила незатейливостью убранства. Деревянные стены; длинный, накрытый белой скатертью, стол, по обеим сторонам которого стояли длинные лавки; на одной стене икона с горящей перед ней лампадкой, на другой - портрет патриарха. Просто, светло, чисто. «У нас на хате всё наоборот», - подумал Вовка. Марья Петровна поставила на стол две фарфоровые чашки с блюдцами, сахарницу, пачку ароматного клубничного чая в пакетиках.

-  Сейчас подогрею, - сказала она, включая электрический чайник.

На протяжении всей Вовкиной жизни, за исключением, пожалуй, лишь детских лет, взрослые всегда относились к нему недоброжелательно: ругали, поучали, даже, бывало, называли обидно «безотцовщиной»; постоянно говорили, то нельзя, это нельзя… Он и предположить не мог, что вот так, по-свойски, кто-то из взрослых, при чем совершенно незнакомый человек, может пригласить его в гости. Зачем это сделал священник? Что ему было нужно? Да и не хотелось Вовке никакого чая.

-  У меня времени нет, - соврал он.

- И у меня не много, - сказал батюшка, - В пять часов служба. Но по чашке чая выпить успеем. Марья Петровна, - обратился он к женщине, которая уже наливала кипяток в чашки, - а нет ли у тебя чего-нибудь вкусненького.

- Так торт же почти целый после праздничной трапезы остался, - сказала она, и поставила на стол большую круглую коробку.

-  Угощайся! Сахар в сахарнице,– просто сказал батюшка и положил Вовке в блюдце большой кусок торта.

Вовка вдруг почувствовал аромат клубничного чая, посмотрел на кусок торта покрытого толстым слоем воздушного крема, и ощутил, что очень голоден. И торт, и чай оказались удивительно вкусными. Вовка ел молча, отламывая чайной ложкой лакомые кусочки. Священник тоже молчал, лишь когда чашка была выпита, сказал:

-  Может еще по полчашечки. У меня десять минут осталось.

И тут Вовка понял, если он не спросит сейчас, как ему помолиться, чтобы «Спартак» сегодня победил, то будет поздно. Он отодвинул от себя чашку и сказал:

-  Спасибо!  А можно спросить?

- Ну, слава Богу! – вздохнул батюшка, улыбаясь, - Я уж думал, что ты не решишься. Спрашивай!

-  Я… Я, вообще-то, сюда случайно зашел, - начал Вовка.

-  Нет, милый, сюда случайно не заходят, - сказал священник. Говорил он абсолютно серьезно, но улыбка не сходила с его лица, - В жизни вообще ничего случайного не бывает.

-  А… а зачем череп рисуют? – вдруг выпалил Вовка.

-  Где?

-  В  храме на кресте.

-  Так изображают главу Адама – пояснил батюшка.

-  А-а-а – протянул Вовка, - и снова попытался спросить -    -  А… а у меня… Не знаю, как сказать.

-  Что, болен кто-то?

-  Мать болеет. Но я записку написал о здравии.

-  Молодец! А как маму зовут?

-  Анна.

Священник перекрестился, и сказал уже без улыбки:

-  Я ее завтра на литургии и на молебне помяну, да и келейно…

-  А у меня вот еще что… Я… Ну, в общем,… я молиться не умею, а мне очень надо, чтобы Бог мое желание исполнил.

-  Это ты хорошо сказал: «молиться не умею». Мудро сказал. Молиться мало кто умеет. Но ведь, если не пробовать, и не научишься никогда. Представляешь, если бы птенец, у которого крылья выросли, но который летать еще не умеет, боялся бы выпрыгнуть из гнезда, так он никогда бы и не полетел. Хорошо в гнезде сидеть, но раз крылья выросли, лететь надо. Я тебе маленький молитвослов подарю. Надеюсь, пригодиться. А на счет желания… Господь ведь лучше тебя знает, что тебе надобно. Ты попроси Его, хоть и своими словами, как можешь. Если от сердца попросишь – услышит. О хорошем деле просить-то будешь?

-  Очень!

-  Тогда, проси! А теперь, прости, идти надо. Да, а торт-то давай-ка веревочкой завяжем, его матери отнесешь. Вечером чай пить будете.

Вовка вместе с батюшкой вышел из трапезной, вместе с ним вошел в храм. Подойдя к женщине продавщице, священник сказал ей что-то, и она подала ему маленькую книжку.

-  Вот, держи! – шепнул он Вовке на ухо.

На книжке было написано «Православный молитвослов».

- Спасибо! – прошептал Вовка, но священник уже не слышал его, быстро продвигаясь к иконостасу.

Вовка снова огляделся. Народа в храме стало намного больше, вот-вот должна была начаться вечерняя служба. Многие подходили к иконе в середине храма, которая лежала на высоком наклонном столике, и целовали ее. Рядом на подсвечниках горели свечи, среди которых заметно выделялась большая – Вовкина. «Не обманула, учительша, поставила мою свечу. Вот, значит, куда к празднику ставят», - подумал он.

Через минуту в храме зажегся свет, большие двустворчатые двери в середине иконостаса распахнулись, теперь было видно, что в алтаре священник совершает каждение. Сначала запели в алтаре, а потом откуда-то сверху стало раздаваться пение хора. Священник же вышел из алтаря и пошел вокруг храма, помахивая кадилом. Храм начал наполняться благоуханием. Люди, уступая дорогу батюшке, стали уплотняться, и Вовка выставил вперед руку, чтобы никто не мог случайно повредить, подаренный ему торт. А священник, проходя мимо, посмотрел на Вовку, и тихо сказал: «Проси, проси!...»

Вовка повернулся к середине храма, и, как ему показалось, неожиданно для самого себя, произнес:

-  Господи! Молиться я не умею. Но, раз Ты лучше меня знаешь, что мне нужно, сделай, пожалуйста, что мне нужно!

Сказал он это про себя, но слова его будто отразились от стен храма. И на душе вдруг стало спокойно, легко и радостно. «Наверно, Он меня услышал» - подумал Вовка.

Он не понимал слов, которые произносили на службе священнослужители, не разбирал, что поет церковный хор. Он просто стоял у стены, смотрел и слушал. А через некоторое время тихонько вышел из храма.

Дождя на улице уже не было. Вовка, не спеша, прошел по дорожке из фигурных тротуарных плиток, и, перед тем как выйти за территорию храма, обернулся, посмотрел на увенчанные крестами золотые купола, и перекрестился. А потом почти бегом выскочил за храмовые ворота.

Домой он шел очень быстро. Впервые за последние два года ему очень хотелось поскорее оказаться дома, чтобы принести матери торт, а, может быть, и рассказать, что это подарок священника.

Он даже не стал ждать лифт в подъезде, а просто пробежал несколько лестничных пролетов до своего этажа. Открыв дверь, он услышал шум льющейся воды на кухне. Соседка снова пришла навестить мать и теперь что-то делала по хозяйству. Не переобуваясь, Вовка прошел на кухню. Женщина в халате стояла у раковины и мыла посуду.

- Здрасте, тёть Клав! – сказал он, и сделал шаг вперед, чтобы поставить торт на кухонный стол.

- Добрый вечер! Ты что-то сегодня рано, - услышал он голос за спиной. Вовка вздрогнул, быстро повернулся. Женщиной, которую он принял за соседку, была его мать.

-  Мама?! – от неожиданности он назвал ее так, как не называл уже очень давно,  - Ты встала? Тебе лучше?

-  Да вот, что-то полегчало. Решила до кухни добраться, а тут посуда немытая.

-  Я потом помою! – сказал Вовка.

-  Ты?

-  Я! А ты садись. Я сейчас чайник поставлю, будем торт есть.

-  Батюшки, и правда торт. Откуда он у тебя?

-  Сейчас расскажу!

Вовка, сам заварил чай, достал самые красивые чашки, поставил перед матерью сахарницу, положил ей в блюдечко кусочек торта, и стал рассказывать…

Мать удивлялась. Она слушала сына и улыбалась. А Вовка, уже в который раз, рассказывал ей про священника, про торт и даже про то, что его свеча оказалась на подсвечнике самой большой.

-  Мам, - вдруг спросил он, - а как толстого парня звали из нашего класса?

-  Ты что, забыл? Лёнькой его звали. Вы втроем дружили, с вами еще долговязый Гришка всегда был. Помнишь, как вы озорники учительницу мышонком пугали?

-  Помню, - засмеялся Вовка.

-  А как вы в спелеологов играли и внутри большущей трубы на стройке лазили? Вам-то с Гришкой ничего, а Ленька тогда застрял. Его веревкой вытягивали…

-   Точно, было такое. Надо им рассказать. Сколько лет прошло, а такое смешенное и не вспоминалось никогда. Они, наверное, тоже посмеются.

Так они и сидели на кухне, разговаривали, вспоминая самые радостные события своей жизни. Вовка два раза уже подогревал воду в чайнике. Оба понимали, что сегодня произошло что-то важное. Им обоим хотелось, чтобы этот необычный вечер не кончался подольше. Им было сейчас очень хорошо.

А в это время на центральном стадионе города сражалась футбольная команда «Спартак». Матч транслировали по телевидению, но Вовка и не собирался включать сегодня телевизор.

Главная страница

Литературная страница