|
О
родителях и о себе. (Автобиография) Родился я 16 марта 1956 года в
подмосковном городе Кунцево в семье служащих.
Родители мои не были москвичами, они снимали небольшую комнатку в частном
деревянном доме на улице Козлова. Отец мой – Седов Юрий Алексеевич работал
инженером в закрытом научно-исследовательском институте, которые
в то время называли почтовыми ящиками. Мать – Седова (Виноградова) Любовь
Владимировна преподавала физику и астрономию в средней школе №3 г. Кунцево.
Мои родители ( Родители тоже происходили из семей
служащих. Отец родился в г. Коврове Владимирской
области 7 июля 1929-го в большой семье одного из руководителей военного
завода. 30 октября 1931-го в селе Воскресенское
Нижегородской области в семье работника речного флота и его супруги –
единственного сотрудника местной метеостанции, родилась мама. Познакомились родители в городе Горьком,
где учились в ВУЗах, после окончания средних школ в своих родных местах. Отец
был студентом Горьковского государственного университета, а мама училась в
педагогическом институте. Оба жили в студенческих общежитиях, вечерами любили
гулять по красивым набережным города. Рассказывали, что за вечер могли пройти
по улицам Горького больше После окончания ВУЗа, отца по
распределению направили в подмосковное Кунцево, а
маму в районный центр горьковской области – поселок Идьинó-Зáборское, где она обязана была по
закону отработать три года. Через три года отец приехал к маме, чтобы
навсегда забрать ее в Московию. Так на московской земле появилась новая
семья, которой все приходилось начинать с нуля. Через год после моего рождения отцу
выделили квартиру в Железнодорожном переулке, где выстроили большой
пятиэтажный дом из необычного светло-желтого кирпича. Все квартиры в этом
доме были коммунальными, в планировке своей имели длинные коридоры, на каждую
семью выделялась лишь одна комната, а потому на лестничных клетках в подъезде
у дверного звонка каждой квартиры вешали табличку с фамилией жильцов и
указанием количества звонков: «Орловы – 1 зв;
Седовы 2 зв.». Квартиры были двух-, трех-, а в угловых подъездах и четырехкомнатные, но все-таки
жилье это можно было в то время назвать элитным. Высокие трехметровые потолки
с лепниной по краям и в середине украшали каждую комнату, самая маленькая из
которых имела площадь В округе многоэтажные дома можно было
сосчитать по пальцам на руках, а такой красивый, как наш, имевший арки и
фасад с колоннами, был один. С фасадной стороны дома располагалась главная
государственная организация города Кунцево –
горсовет. У дверей горсовета всегда стоял один и тот же пожилой дежурный
милиционер, дядя Жора, который знал наперечет всех местных мальчишек. Себя я помню лет с четырех. Именно в этом
возрасте меня впервые отвели в детский сад. В яслях я никогда не был. В
соседнем доме в такой же коммунальной квартире жила простая рабочая семья
Гришиных, в которой на несколько месяцев
раньше меня родился мальчик Валера. Родители дружили, а потому, убегавшая на
работу мать, всегда оставляла меня у Гришиных. Глава семейства Александр
Гришин работал за двоих, а жена его Тамара занималась нами детьми. Относилась
она к нам, как к близнецам, даже катала в одной коляске. Конечно, мы с
Валеркой подружились, и остаемся друзьями уже шестой десяток лет. Работы и у отца, и у мамы всегда было
много, а потому забирали меня из сада, очень часто, самым последним. Иногда,
мама просила сделать это кого-нибудь из девочек старшеклассниц. В то время о
похищении детей и не слышали, а потому, как только школьницы называли
воспитателю, за кем пришли, то меня сразу выдавали с рук на руки. Школа, где
работала мама, находилась недалеко, туда меня и отводили. Так случалось
довольно часто, ведь уроки астрономии проводились порой поздно вечером, так
как в школьном кабинете астрономии имелся настоящий телескоп. Мне очень нравилось, когда из сада меня
забирал отец. Дорога до дома занимала больше двух километров. Мы всегда шли
не спеша. Отец по дороге рассказывал мне много интересного. Он всегда
относился ко мне, как к взрослому. Именно в детсадовском возрасте, и именно
от него, а не от мамы, я узнал, что Земля круглая, что вращается она вокруг
Солнца и вокруг своей оси, что ось эта имеет наклон, а потому зимой темнеет
быстрее. Он же научил определять время по часам, читать и писать. В
четырехлетнем возрасте я уже мог и то, и другое, и третье. Мама лишь
удивлялась, продолжая иногда отвечать на мои «заумные» вопросы скороговоркой:
«Подрастешь – узнаешь!» А спрашивал я часто и много. Меня сильно
интересовало звездное небо, космос, самолеты. Я помню, как мы с отцом ходили
в зоопарк, там больше всего меня поразили не львы, не слоны, и не диковинные
птицы, а собаки-дворняжки Белка и Стрелка, побывавшие в космосе, и жившие
теперь в одном из вольеров. Когда к нам приходили гости – сослуживцы
отца, то часто приветствовали меня словами: «Ну, Сереж, когда в космос-то
полетишь?» Я отвечал всегда одинаково: «Когда люди полетят, тогда и я
полечу». И вот, 12 апреля 1961-го полетел Гагарин.
Я запомнил этот день, полный неожиданной радости. Когда стало понятно, что по
радио будет передано важное правительственное сообщение, родители испуганно
насторожились, прильнув к репродуктору. А когда стало понятно, что в космосе
человек, наш человек, мама начала быстро говорить отцу: «Сейчас имя назовут.
Ты представляешь, какое имя-то будет знаменитое!» И вдруг, к удивлению
родителей, из репродуктора прозвучало: «Юрий… Алексеевич…». Отца тоже звали
Юрий Алексеевич. Иногда родители ходили в кино на вечерний
сеанс, и брали меня с собой, строго наказав сидеть тихо и вопросов во время
демонстрации фильма не задавать. Я сидел тихо, но всё запоминал, а потому, по
дороге домой, требовал, чтобы мне объяснили каждый непонятный эпизод. Бывало
и так, что мы всей семьей смотрели фильм по телевизору. Телевизор у нас был
«Луч» - огромная коробка с маленьким экраном. Одним из самых любимых фильмов
у нас был «Валерий Чкалов». После фильма, я, как всегда, начинал задавать
вопросы. Отец с удовольствием объяснял мне все, как взрослому, а я старался
понять и запоминал. Отец вообще любил рассказывать о самолетах. Он часто
ездил в дальние командировки, много раз летал на самых разных пассажирских
лайнерах. А иногда он вспоминал лётные истории, рассказанные ему его дядей
летчиком, героем Советского Союза, который жил в городе Коврове.
Я мог слушать их без конца. Однажды, в одном из финальных эпизодов
фильма «Цирк», я увидел летящего над ареной человека, опирающегося… на
небольшие крылья. Я буквально «заболел» идеей сделать такие же крылья,
вырезал их ножницами из картона, изрезал даже какие-то тряпки, пытаясь
использовать их в качестве строительного материала. Мама перепугалась не на
шутку, она предполагала, что, изготовив очередные крылья, я могу приступить к
испытаниям и прыгнуть с пятого этажа. Она безуспешно убеждала меня, что
летать на таких крыльях нельзя, а я уверял ее, что сам видел по телевизору,
как человек летал. Положение спас отец. Он снова стал говорить со мной, как со взрослым, даже использовал специальные термины.
Конечно, я не мог понять, что такое «площадь крыла», «подъёмная сила», «угол
атаки», но я сразу поверил, что на таких маленьких крыльях летать нельзя. Отец научил меня делать из листа бумаги,
хорошо планирующие самолетики, показал, как производить регулировку рулей.
Иногда, вдоволь налюбовавшись полетом, сделанного собственными руками,
самолетика, я отправлял его в большое путешествие за окно. Бывало, что к моей
радости, прежде чем опуститься в один из огородов, бумажный самолет,
выпущенный с пятого этажа, пролетал довольно большое расстояние. Я хорошо помню город Кунцево,
на 80% состоявший из деревянных бревенчатых домиков с огородами. Такие домики
начинались сразу под нашими окнами и тянулись до самой станции Кунцево, считавшейся городским вокзалом, там даже
останавливались некоторые поезда дальнего следования. Маленькие улицы
пересекали крохотные переулки, а на перекрестках непременно располагались
водяные колонки. Как красиво было здесь весной, когда зацветали фруктовые
деревья за заборами частных домов! Лишь некоторые районы были застроены двух- трехэтажными домами обмазанными желтой штукатуркой.
Встречались и точно такие же пятиэтажные здания. Районы эти в народе прозвали
«лимóнией». Дома в них были построены в послевоенные
годы пленными японцами. Были и деревянные двухэтажные бараки. Лишь после 1962-го года, когда Кунцево присоединили к Москве, образовав Кунцевский район
столицы, здесь началось интенсивное строительство. Большáя
путаница возникла с названиями улиц. Довольно долго в бывшем городе Кунцево улица Горького продолжала носить свое название, а
в центре Москвы находилась ее тёзка. Чтобы избежать неразберихи, западную
улицу Горького переименовали в Гвардейскую.
Первомайская, располагавшаяся между Гвардейской и Богдановским прудом, просто исчезла, превратившись в
дублер Гвардейской, а вместо деревянных домов на Первомайской построили школу
и детский сад. Довольно длинный Железнодорожный переулок переименовали сразу
в две: улицу маршала артиллерии и ракетных войск Неделина,
трагически погибшего при испытании новой ракеты на космодроме, и улицу
Красных Зорь. Лишь улица Козлова сохранила свое название. И сегодня, в 2009
году, на этой московской улице еще есть частные деревянные дома с огородами. Менялись не только названия улиц, но и
номера маршрутов автобусов, поликлиник, магазинов, школ. Так, третья школа
города Кунцево, где работала мама, стала восемьсот
первой средней школой города Москвы, а четырехзначные номера магазинов теперь
запомнить было просто невозможно, но еще лет двадцать местные люди в
разговоре между собой называли их по-старому: «В
"шестом" сегодня мясо хорошее, а в "одиннадцатом"
картошка» «А в "седьмом" котлеты всегда лучше!» Как только начиналось лето, родители
отправляли меня в Воскресенское Горьковской области
к деду с бабушкой. Воскресенское располагается на
берегу большой судоходной реки. Дорога туда занимала не одни сутки. Сначала на поезде нужно было добраться до Горького, потом на
волжском пароходе до г. Козьмодемьянска, а затем на
ветлужском пароходе до Воскресенского.
Особенно утомительным казалось путешествие по Ветлуге на очень медленном
колесном пароходе. Одно из самых ранних детских воспоминаний, оставшихся в
моей памяти – это вид кустов ивы, ветви которой медленно проплывают вдоль борта под шлепающий звук
плиц пароходного колеса. Дед с самого раннего, наверно,
четырехлетнего возраста, брал меня на рыбалку на
Ветлугу. Я помню, что не умел насаживать на крючок насадку, насаживал мне
дед, а удочку закидывал я сам. (В то время мы, конечно, ловили с берега).
Поймав небольшую сорожку[1],
я с гордостью нес ее деду, чтобы тот снял ее с крючка и снова насадил. А
вечером перед сном дед обязательно рассказывал мне сказку. Ох, уж эти дедовы
сказки! Как я их любил! И ведь даже сегодня помню некоторые из них! Многие
детские воспоминания всплывают в памяти расплывчатыми страницами, а дедовы
сказки запечатлелись там очень ярко. Мне кажется, что дед рассказывал мне не
только те сказки, которые сам когда-то слышал или читал, но и выдумывал свои.
В середине лета в Воскресенское
приезжала мама. Она всегда старалась провести весь отпуск, или хотя бы часть
его, в родном доме. Здесь вольная моя жизнь заканчивалась. Мама старалась
оградить меня от «дурного влияния» деревенской детворы. Безуспешно! Пыталась
знакомить с городскими детьми, отдыхающими в деревне. Они казались мне «маминькиными сыночками», дружить с ними я не собирался.
Мама очень хотела правильно воспитать меня, «приучить к труду», заставляла
делать какую-то работу, казавшуюся мне бесполезной. Помню, как она принуждала
меня каждый день читать ей по несколько страниц из книги «Путешествие Нильса с дикими гусями». Да
разве, какой-то Нильс, живший где-то там в другой
стране, мог сравниться с Иваном Царевичем, побеждающим козни бабы Яги и Кощея
Бессмертного? Разве можно путешествовать на гусе? Это выдумка! А дед начинал
свою сказку словами: «Давно это было. У Ветлуги тогда и русло немного по другому шло, ближе река к селу подходила. По вечерам,
это многие видели, на лаве, где бабы бельё полощут, русалка волосы гребнем
расчесывала. Вот, однажды…» Да сказка ли это? Может, давно забытая быль,
которую помнят лишь старожилы вроде деда? Вот бы, какие сказки почитать! Ближе к концу августа, на
несколько дней, реже на неделю или полторы, приезжал
отец, и жизнь моя становилась интересней. Отец придумывал разные игры, в
столярной мастерской деда изготавливал для меня, стреляющие деревянными
пулями, модели пистолетов. На высокую черную раму старого немецкого
велосипеда, что хранился на дворе еще с тридцатых годов, он установил
доску-сидение для меня, и почти каждый день возил меня в лес, в поле, на
реку. В конце месяца, числа 26-го – 28-го
родители начинали собираться в Москву. Мне не хотелось уезжать, но очень
хотелось прокатиться на автобусе, пароходе, поезде, а потому я никогда не
просил, чтобы меня оставили у деда на зиму. Да, мне кажется, я уже тогда
понимал, что лето кончается, а осенью и зимой деревенская жизнь будет очень
скучной и однообразной. В городе интереснее. «Пора и тебе на работу – в
детский сад», - говорил мне отец. Так обычно заканчивался отпуск. Обратная дорога в Москву всегда была
проще и удобнее. Выехав из Воскресенского утром, до Горького обычно удавалось
добраться за полдня. Однажды, правда, дорога заняла
всего 40 минут, мы тогда воспользовались услугами гражданской авиации и
летели из Воскресенского в Горький на пассажирском самолете Ан-2, который
совершал такие регулярные рейсы до начала шестидесятых. В Горьком, добравшись до Московского
вокзала, родители сдавали чемоданы в камеру хранения и «бежали» покупать
билет до Москвы. Московские поезда обычно отправлялись поздно вечером, а
потому, взяв билеты, мы отправлялись гулять по городу. Я видел, какое
удовольствие отцу и матери доставляла эта прогулка. Им очень хотелось снова
пройти там, где они любили гулять когда-то. На трамвае мы доезжали до площади
Минина, а затем подходили к зданиям университета и педагогического института.
Потом долго смотрели на Волгу у памятника Чкалову. На этом месте мама любила
когда-то готовиться к экзаменам. Она вспоминала, что
однажды, готовясь к экзамену по немецкому, заговорила здесь с пленными
немцами, которых использовали на строительстве знаменитой чкаловской
лестницы. Мама на немецком языке упрекнула строителей в плохом
качестве работы, на что получила резонный ответ: «Лучше сделаете сами!» Потом
шли в кремль. Затем по Канавинскому мосту
переходили Оку, любуясь простором Стрелки и загадочным величием храма
Александра Невского. После чего направлялись к вокзалу. Так заканчивался
отпуск. Самостоятельно, без сопровождения
родителей, я стал ездить к деду лет с 13-ти, и с тех пор, вот уже 40 лет,
каждый раз, попав в Нижний, обязательно прохожу я
этим маршрутом. Неожиданным открытием для меня было
существование разговорного сленга. Случилось это во время прогулки в нашем
московском дворе. С четырехлетнего возраста родители отпускали детей гулять
во дворе одних, а потому там всегда было много детворы. Я подошел к такому
же, как и я, четырехлетнему мальчугану и поинтересовался, как его зовут.
Паренек оказался тезкой. «А ты где живешь?» - спросил я. «На пятке», - ответил он. Я внимательно посмотрел на его пятки, потом на свои, и
переспросил: «Где-е?» «На "пятке" – значит, на пятом
этаже», - пояснил знающий мальчик. «И я на пятом этаже, в шестом подъезде» -
сказал я. «А я на четвертом. У тебя вéлик есть?» «Что?» - не понял я. «Ну, велосипед!» «Есть!» «Тащи!» Я бросился домой за велосипедом. Весь день
мы провели вместе, катались на велосипеде, прыгали через скакалку,
рассказывали что-то друг другу. Я запоминал незнакомые слова, которые иногда
произносил Сергей. А когда вечером я во всех подробностях
рассказал матери о новом знакомстве, она, неожиданно для меня, потребовала:
«Не дружи с ним!» Но я не мог не дружить. Нас тянуло друг к другу. Нам
казалось, что мы одинаково видим окружающий мир, одинаково понимаем, что
хорошо, а что плохо. Сблизила нас и любовь к деревне. Сергея тоже летом
родители отвозили в деревню в Смоленскую область на родину матери. Дружба
наша только крепла с годами, она продолжается и сейчас, через 49 лет после
описанной выше встречи. Мы с Сергеем были не робкими, но тихими
детьми, вовсе непохожими на непослушных сорванцов, но однажды все-таки
заставили наших родителей здорово поволноваться. Помню, что произошел этот случай зимой.
Мы рассказывали друг другу о своих летних приключениях в деревне, вспоминая,
как хорошо там жить. -
А пойдем путешествовать! – предложил я Сергею и соседскому мальчишке
татарину Наильке, - Если будем идти все время
прямо, город кончится, а за ним деревня будет. Пойдем деревню искать? Мне казалось, что два взрослых пятилетних
человека и уже не совсем маленький четырехлетний Наилька
вполне способны до вечера добраться до деревни и вернуться обратно. Друзья согласились с радостью. Мы шли уже несколько часов, устали,
замерзли, проголодались, а город все не кончался, и деревни видно не было. Наилька еле плелся за нами, хлюпая носом. Нужно было
возвращаться. Назад мы повернули, когда уже стемнело. К тому времени,
перепуганные исчезновением детей, родители обратились в милицию. Они уже
обошли все окрестные дворы, а милиция района, получив информацию о наших
приметах, тоже начала усиленный поиск. Но мы-то ушли за пять километров! И в
голову никому не могло прийти искать нас так далеко от дома. Да мы еще и
заблудились на обратном пути. Хорошо, что мы с Сергеем знали свой
домашний адрес. Какой-то дяденька указал нам дорогу, а потом еще угостил
апельсинами. Фрукты придали сил для последнего рывка. Вскоре мы, измученные
дорогой, обессилевшие, но так и не найденные ни родителями, ни милицией,
пришли домой. Встречу эту мы запомнили надолго. Зады потом болели у всех
троих. В сентябре
1963 года, в семилетнем
возрасте, как и было положено в то время,
я пошел в школу. Помню, что всем выпускникам детского сада подарили портфели.
Мне казалось, что портфель делает меня выше, взрослее. Да и отец говорил:
«Пойдешь в школу – сразу станешь взрослым». Но радость от первого взрослого
дня была сильно омрачена. Вечером 1 сентября отец собрал все мои игрушки,
кроме плюшевого мишки, которого сам когда-то подарил, и, сложив их в большой
деревянный ящик, сказал: «Ну, вот! Ты уже взрослый, игрушки тебе больше не
нужны». После чего, вынес ящик на лестничную клетку и поставил на подоконник.
Каждый день, по дороге в школу и из школы, я, проходя мимо этого ящика,
видел, как тают в нем игрушки. А вскоре ящик и вовсе исчез. Я очень хотел скорее начать учиться,
чтобы получить знания, которыми обладают взрослые, ведь они знают ответы на
все вопросы. Но оказалось, что в школе учат не законам мироздания, а
заставляют писать в тетрадке палочки и крючочки. Мама работала в старой школе. Ее необычное, похожее на
дворец, здание мне очень нравилось. Это была бывшая третья школа города Кунцево. Во время войны там располагался госпиталь, а с
1944 года в ее стенах вновь зазвенел звонок.
Когда Кунцево, в 1962 году, присоединили к
Москве, школа получила новый номер и стала называться 801-ой московской
средней. Находилась она километрах
в двух от дома. А, кроме того, для того, чтобы добраться до нее, нужно было
пересечь ряд улиц с оживленным движением транспорта. Было решено, что пойду я
в «чужую», но близко расположенную к дому школу, которую только что выстроили
на неровном гористом пустыре около котельной. Номер
ей присвоили довольно большой: 1156. Проект этой школы, должно быть, привязывали к местности, уж очень
необычным оказалось это трехэтажное здание из красного кирпича. Длина прямой
части коридора каждого этажа в этом здании была около ста метров. Первых классов в нашей школе оказалось
четыре. Ходили слухи, что по существующей традиции в класс «А» набирали самых
умных и талантливых детей, а самые «никудышные» попадали в класс «Г». Мы
с другом Сергеем оказались в классе «Б». Но на одной парте сидеть нам не
разрешили. Первые четыре года школы, класс наш вела одна
учительница - Маргарита Михайловна, строгая, требовательная, и, по-моему, не
любившая детей, женщина. Я старательно выполнял уроки, но удовольствия
от них не получал. С Маргаритой отношения были сложными. Зато мама сразу
нашла с ней общий язык. Думаю, что это по маминой просьбе учительница
рассадила нас с Сергеем на разные парты в разные концы класса. Но в школу и
из школы мы часто ходили вместе. Окончательно авторитет Маргариты в моих
глазах был подорван, когда я понял, что она не так уж много знает. Мне
казалось, что учитель должен знать всё, на самом же деле, я видел, что отец и
мать гораздо эрудированнее учительницы младших классов. Во всяком случае,
Маргарита не могла ответить на многие мои вопросы, они ее просто раздражали,
а когда в классе возникала ситуация, требующая быстрого вмешательства
учителя, разрешала она ее не всегда справедливо. Через несколько лет я понял, почему она
так странно распределила места в классе. В моем представлении, дети
небольшого роста должны были сидеть на первых партах, а самые высокие – на последних. У нас этот принцип не соблюдался, Маргарита
строго придерживалась другого: дети интеллигенции
должны сидеть впереди, а те, кто из рабочих семей – сзади. Согласно этому
правилу, мне было определено место на второй парте. Правда, потом не надолго
я даже оказался на первой. По прошествии многих лет, мама любила вспоминать об этом случае. В длинном коридоре нашей коммунальной
квартиры было две кладовки: маленькая, около ванной, она принадлежала
соседям; и большая – наша. Отец провел туда свет, сделал стол, полки для
книг. Он часто запирался в этой кладовке, курил там и трудился – писал
диссертацию. Мама, шутя, называла кладовку папиным кабинетом. Однажды
учительница предложила, чтобы мы попросили отцов рассказать о своей работе. Я
не смог выполнить это задание, в тот вечер отец был сильно занят, много курил
в кладовке и чего-то писал. Когда Маргарита на следующий день вызвала меня
отвечать одним из первых, я честно сказал, что папа вчера был сильно занят и
весь вечер работал у себя в кабинете. Лицо учительницы растянулось в
почтительной улыбке: «Так у папы есть свой кабинет!?» После этого она
пересадила меня со второй парты на первую. Но там я просидел недолго, т.к.
вскоре Маргарита решила нанести визит к нам домой… Если мама проводила вечернее занятие по
астрономии, выездной урок, или нам просто нужно было куда-то вместе пойти во
второй половине дня, то она просила прийти после уроков к ней в школу. В ее
школу я шел, как во дворец науки. Старинное четырехэтажное здание с огромными
окнами, четырехметровыми потолками, удивительными тройными лестницами, при
движении по которым были установлены свои правила, производило на меня
большое впечатление. Мне казалось, что это не школа, а университет, ведь
такие высокие потолки и широкие, как спортзал, коридоры, могли быть только во
дворце. Располагавшийся на третьем этаже, кабинет
физики казался мне сказочным. Там во время уроков происходили таинственные
демонстрации, открытых великими учеными, законов. Там был кинопроектор,
диапроектор, а на окнах висели не только белые шторы от солнца, но и плотные
черные, которые закрывали во время демонстрации фильма. Но особенную радость доставляло
пребывание в лаборантской физического кабинета, где мне часто приходилось
ждать, когда мама закончит урок. В лаборантской стояли шкафы и стеллажи с диковинными
приборами. Некоторые из них хранились в коробках, обтянутых синим бархатом,
такие мне казались особо важными. В самом деле, многие из них стоили довольно
дорого. Не смотря на это, мама разрешила мне доставать и рассматривать любой
прибор, лишь просила быть очень осторожным. Возможно, она понимала, что
запретный плод сладок, а из дрожащей от волнения руки дорогой прибор легче
может выскользнуть и разбиться. Не разрешалось мне лишь крутить электрофорную машину[2].
После уроков я засыпал маму вопросами о
том или другом приборе. Мама объясняла мне его принцип действия, словно
старшекласснику. Если я не понимал, то она повторяла свой рассказ более
простыми словами. Рассказывала она и о жизни того или иного
ученого-первооткрывателя, создавшего данный прибор, и, порой, оставившего
свою фамилию в названии физической величины. Я научился пользоваться
аптекарскими весами, шкалой нониуса приборов, получил первые понятия о
дробях, единицах измерения физических величин, и, в конце концов, выпросил
разрешение сидеть на последней парте во время некоторых уроков физики и
астрономии. Возможно, мне просто не хватало, выброшенных отцом, игрушек, их
мне и заменяли приборы в лаборантской. А, чтобы
узнать, как в них «играют» мне приходилось постигать азы физики. Это было
невероятно интересно. Парты в физическом кабинете были старинными,
но не со скошенной столешницей и поднимающейся крышкой. Это были огромные
прямоугольные столы, рассчитанные на четырех взрослых человек. Отверстия,
когда-то предусмотренные для чернильниц, аккуратно заделали деревянными
вставками. Учащиеся располагались на довольно комфортном расстоянии друг от
друга, да и сидеть на массивных широких лавках, имеющих небольшое углубление,
было очень удобно. Всего в классе стояло десять парт, по пять с каждой
стороны. Количество учащихся в классах обычно не превышало тридцати человек,
а потому на последней парте сидел только я один. Особенно мне нравились уроки с
демонстрациями опытов, учебных диафильмов или кинофильмов. На киноаппарат,
стоявший в самой середине класса, я смотрел, как на сложнейшее чудо техники.
Сколько там было непонятных кнопок, рычажков, выключателей. Однажды мама
сказала: «Хочешь, научу им пользоваться?» Она показала, как крепить кассету,
вставлять ленту, перематывать, включать аппарат. Потом не один раз я сдавал
ей экзамен по пользованию кинопроектором. И вот однажды, предварительно
договорившись, и всё отрепетировав, мы поразили
старшеклассников. Мама, проводя урок, подняла трубку телефона, закрепленного
на столе учителя, (школьники услышали, как за дверью лаборантской зазвенел
звонок), и сказала: «Сереж, поставь нам учебный фильм». Я
вышел из лаборантской с тяжелой кинокассетой в
руках, подошел к проектору, установил кассету, открыл лентопротяжный
механизм, заправил пленку и включил аппарат в тот момент, когда плотные шторы
на окнах начали задвигаться. Старшеклассники были в восторге, их
восхищение озвучил долговязый парень: «Во, даёт,
шкет! Мне, хоть сто раз покажи, куда чего вставлять в этом аппарате, я не
запомню!» Иногда мама проводила выездные уроки в политехническом
музее, но особенно мне нравились уроки, проводившиеся в музее Николая
Егоровича Жуковского, где, в большом зале, демонстрировали полеты
авиамоделей. Маленькие деревянные самолетики выстреливала катапульта, после
чего каждая модель делала в полете фигуру высшего пилотажа, а затем
застревала в натянутой у дальней стены сетке. В музейном кинозале показывали
фильмы об истории авиации и развитии науки аэродинамики. Если же совершалась
и общая экскурсия по музею, то начиналась она непременно у первого экспоната
– картины с изображением человека, летящего на воздушном шаре, под которой была сделана надпись:
«В Рязани при воеводе подьячий нерехтец
Крякутной фурвин сделал
как мяч большой, надул дымом поганым и вонючим, от него сделал петлю, сел в
нее, и нечистая сила подняла его выше березы, и после ударила о колокольню,
но он уцепился за веревку, чем звонят, и остался тако
жив» (Записка рязанского воеводы С.М.Боголепова.
1731 год.) Я по долго застывал у каждого экспоната, внимательно рассматривал, запоминал,
но у одного из них я мог стоять часами – это были крылья, сделанные когда-то Отто Лилиенталем. Я восхищался
не только героизмом воздушного первопроходца, но и гением его мысли. Лилиенталь сделал планер для полетов человека, взяв за
образец крылья летучей мыши. Он совершил более 1000 полетов, но во время
одного из них погиб. После каждого посещения музея я начинал
строить летающие модели самолетов. Родители узнали, что при детской комнате
нашего ЖЭКа есть авиамодельный кружок. Беда была в том, что записывали туда
лишь после третьего класса школы. Ведущий кружка пугал родителей тем, что на
занятиях для придания некоторым деталям формы ребята используют открытый
огонь, говорил, что занятия слишком трудные, но меня все-таки записали в
порядке исключения. Однако прозанимался я там недолго. Выгнали меня с формулировкой: «Слишком
умный!» Мои вопросы ставили ведущего в тупик. Мне
было интересно: "Почему самолет летит?";
"По какой формуле рассчитывается подъемная
сила?"; "Я в книге нашел формулу, но не понимаю, как ей
пользоваться. Объясните, что такое - интеграл? Отец научил меня пользоваться
логарифмической линейкой, если расчет очень сложный – я попробую посчитать с
ее помощью. Но, с чего начинать?"; «Как рассчитывается длина и ширина
крыла? Не из головы же мы их берём?"; "Схема «Утка» лучше или хуже
классической? Почему?"; "Как следует повернуть рули, чтобы самолет
делал фигуру высшего пилотажа – левую бочку, правую бочку…?", а молча
соединять реечки по непонятным правилам я не хотел. Лучшим подарком для меня стали
авиаконструкторы летающих моделей. Я и сам покупал конструкторы на сэкомомленные на школьных завтраках деньги, и строил
модели самолетов дома, и, конечно, только летающие. Изобретал новые формы.
Экспериментировал с поворотом рулей. В те годы я решил, что в жизни своей
обязательно буду владеть пилотажной техникой для того, чтобы самому… строить
самолеты. Шли годы, но увлечение это не исчезало.
Модели становились все больше, теперь я присваивал им номера с буквенной
маркой «СС», т.е. Сергей Седов. Помню, что самым сложным по конструкции, а
возможно, и самым удачным получился биплан «СС-26». Каждое лето я, по
прежнему, проводил у деда. Но теперь мне полагалось перед тем, как
отправиться в Горьковскую область, неделю или дней десять погостить в городе Коврове у родителей отца. Мне не нравилась такая задержка
в продвижении к любимой деревне, но требование родителей приходилось
выполнять. Мой дед по отцу Алексей Акимович Седов
был уже несколько лет на пенсии. Он являлся в Коврове
почетным горожанином. Портрет его висел в центре города на доске почета, а
последним местом работы деда был горком КПСС, где он занимал должность
третьего секретаря. На работу в горком его направила партийная организация Дегтяревского оружейного завода, где дед трудился на
разных должностях несколько десятков лет. Он был рабочим, мастером,
начальником участка, начальником цеха, председателем профкома завода. Это был
честный коммунист, уверенный в том, что идет по жизни единственно правильным
путем. Во время Великой Отечественной войны дед не воевал, нужно было
производить много оружия. Отец рассказывал, что 22 июня 1941-го он ушел на
завод, а ночевать первый раз пришел 7 ноября. У деда было много наград, в том
числе и ордена Ленина. Успел он побывать и под трибуналом, но чудом остался
жив, вместо расстрела получил тогда свой первый орден Ленина. Зная, на что
идет, он в первую военную осень своим распоряжением отменил приказ об
изготовлении партии автоматов, и перевел цех на производство противотанковых
ружей. Согласовывать такое решение было некогда, фашисты рвались к Москве. За
невыполнение приказа дед был отдан под суд. Спасли его удивительно хорошие
отзывы от применения в бою противотанковых ружей Дегтярева, которые впервые
были применены в битве под Москвой: одним ружьем в бою удавалось подбить до
семи немецких танков. Ни на одной своей должности он не
воспользовался своими привилегиями. Единственной, пожалуй,
была, полученная еще до войны, трехкомнатная квартира в четырехэтажном доме
(ул. Труда, д.1, кв.50). Получил он ее, когда занимал должность
начальника цеха. Квартира была ведомственной, а дом располагался в пятнадцати
метрах от стены завода. Он и сейчас цел. Конечно, квартира, была отдельной,
но жили в ней девять человек. Одну комнату с балконом,
зависшим над проходной завода, занимали дед и бабушка, в другой жил старший
брат отца, дядя Воля, с женой и двумя потешными дочерями, моими двоюродными
сестрами Таней и Леной, которые были на год старше меня, а в третьей жил
младший брат отца Борис с женой и маленькой дочкой. Пребывание в Коврове
казалось мне тягостным. Уж очень хотелось скорее оказаться в Воскресенском,
скорее выбраться из душного города. Несколько скрашивало мое положение
общение с друзьями во дворе. Таких друзей в Коврове
появилось много. Видимо, я быстро сходился с ребятами, не был заносчив, умел
что-то красиво и интересно рассказывать, любил придумывать новые игры, или
вносить оживляющие поправки в старые. Помню, как
предложил, при игре в «чижа» ударять по нему лаптой любое количество раз до
тех пор, пока он не упадет на асфальт, ведь в то время нам еще не известен
был бадминтон. В новую игру мы играли несколько дней, до изнеможения. Однажды
вечером, шпанистый парень
Олег, развлечения которого сводились лишь к бросанию кошки с крыши, сказал
мне: «Серега, приезжай почаще. Когда ты приезжаешь –
мы драться перестаем!» Было у меня в Коврове и еще одно
любимое занятие – чтение. В семейной библиотеке, располагавшейся на кухне, на
высоких книжных стеллажах, было полное собрание сочинений Жюль
Верна. В комнате деда в книжном шкафу стояли 52 тома
большой советской энциклопедии, а в комнате сестер – большой глобус. В
приключенческие романы этого французского писателя я уходил с головой. Должно
быть, с таким же увлечением читали когда-то его произведения современники
писателя. Многие из них думали, что Жюль Верн сам
очень много путешествовал, а потому так подробно, так красочно описывал самые
разные уголки земли. Я знал, что писатель за всю свою жизнь совершил лишь одно
морское путешествие, переплыв через пролив Ла-Манш, а свои бессмертные произведения
писал, разглядывая географические карты и атласы. Я же любил читать Верна,
держа перед собой географическую карту. Как только я видел в книге указание:
«136 градусов 14 минут восточной долготы, 22 градуса 44 минуты южной широты»,
то прекращал чтение, брал нужный том энциклопедии, в котором была подробная
географическая карта участка океана или суши, и находил это место. Мне
хотелось запомнить его особенности: климат; ветры, разные в разное время
года; среднюю температуру воды; представителей местной фауны. Я даже придумал
для себя такую игру: нужно было раскрутить глобус, а потом с закрытыми
глазами ткнуть в него пальцем, и, после того, как глобус прекращал вращение,
я должен был описать место, случайно указанное на макете Земли. Если я
чувствовал, что имею очень немного информации о нем, то снова обращался к
энциклопедии. После восьми-девяти дней пребывания в Коврове, кто-нибудь из взрослых сопровождал меня в город
Семенов Горьковской области, где нас уже встречал дед из Воскресенского,
Владимир Иванович. Меня передавали с рук на руки. Я всегда был очень рад
встрече. Впереди появлялась надежда на новые приключения на Ветлуге. И дед не
обманывал моих ожиданий. Он еще не был на пенсии, работал на нефтебазе. Но
летом работа там была не тяжелой, и у него всегда находилось время со мной заниматься.
Вот весной, когда к высокому ветлужскому берегу, на
котором и располагалась нефтебаза, подходили огромные баржи с цистернами
горючего и танкеры, ожидавшие разгрузки, работы у сотрудников нефтехранилища
было столько, что домой они не приходили неделями. О жизни в деревне я много писал в своих
рассказах. У деда была столярная мастерская – отдельный сруб в огороде.
Иногда мы вместе с дедом "забавы ради" мастерили ветровые мельницы.
Но мне не нравилось, что наши ветряки крутятся без всякой пользы, и я
придумывал веревочные передачи и т.д., и т.п. А сколько я в возрасте 9-11 лет
"изобрел" вечных двигателей! У деда была, оставшаяся от его отца
(моего прадеда, талантливого врача), большая библиотека русской и зарубежной
литературы. Дед ложился спать рано, когда на улице было еще светло, а я
несколько часов каждый вечер читал. Полные собрания
сочинений Мельникова-Печерского, Михайлова, Бобарыкина,
Чехова, А.К.Толстого, Л.Толстого, Салтыкова-Щедрина, Гаршина, Мамина-Сибиряка, Писемского, Островского, Григоровича…,
книги Джека Лондона, Гейне, Мольера, Кнута Гамсуна, и бесценные по
содержанию, любимые мной журналы "Нива" – в летние вечера несколько
лет были моими собеседниками и учителями. Но рос я вовсе не "домашним"
ребенком. Наоборот, часто говорили, что именно я был у ребят
"заводилой". Однако, мне всегда чужды были
разборки с применением кулаков. Если я видел, что ссора кого-нибудь из ребят
грозит перейти в драку, то всегда старался помирить повздоривших. Часто мне
это удавалось. Был в деревне и обычай, возникший,
конечно, из-за скуки, драться улица на улицу. Предотвратить движение одной
группы ребят на другую было невозможно. Любые отговорки лишь раззадоривали
желающих показать свою подростковую удаль. Невозможным считалось и не принять
участия в драке, чтобы не прослыть трусом. Когда я видел, что ребятня с нашей
улицы Коммунистическая собралась идти дракой на улицу Пролетарская, где у
меня тоже было много друзей, я вынужден был вставать в ряды «коммунистов». Но
ребята говорили: «Серёг, может, ты не будешь драться, всё-таки ты из
Москвы?». Я отвечал: «Родиной своей считаю Воскресенское,
а вашу затею - дурацкой. Буду! Пусть вам будет
стыдно!» «Пролетарцы» встречали нас в переулке.
Какое-то время было положено постоять «стенка на стенку», поговорить, раззадоривая
друг друга взаимными оскорблениями. Но когда «пролетарцы»
замечали меня, то говорили: «Серёг! Ну, не участвуй ты в наших разборках, ты
же из Москвы». Это был единственный момент, когда можно было переломить
ситуацию, и я старался воспользоваться им, предлагая: «А пойдемте рыбу на
озере ловить! Мне вчера дед такое место в протоке показал! Там прямо её и
зажарим. Только большую сковородку надо взять. У кого дома большая сковородка
есть?» «Ну, у меня…» - отзывался кто-нибудь из ошарашенных
пареньков. «А масло кто возьмет?» - не давал я опомниться ребятам. «Да есть и
масло!» Тогда я добивал всех словами: «Ну, представьте, какая она вкусная,
только что пойманная и на костре зажаренная». Ребят, выросших на реке, не мог
оставить равнодушными, даже воображаемый, вид жареной рыбы. Кто-то, проглотив
слюну, нерешительно говорил: «Можно…» Пауза после этого не могла длиться
долго. «И в самом деле, пошли на рыбалку!» - кричали ребята. И ватага из
17-ти мальчишек бежала по домам за удочками, маслом, сковородой… А по вечерам я часто погружался в чтение,
ведь в те годы после 19.00 деревня пустела. Ритм жизни там был другой.
Продовольственные магазины открывались в 5 утра, а промтоварные – в 7;
закрывались соответственно: в 17.00 и 15.00. Люди утром вставали рано, вечером
рано ложились спать. Русская литература сыграла большую роль в формировании
моего мировоззрения, характера. В школьные годы мне казалось, что главными качествами
человека должны быть честность во всем, и способность быть настоящим,
преданным другом. Настоящим другом мне был (и остается до сегодняшнего дня)
мой сверстник Сергей. Когда мы учились в четвертом классе, родители Сергея
получили квартиру в только что выстроенном панельном пятиэтажном доме на
улице Гвардейская. Семья переехала туда, а Сергея
перевели в другую школу, ту, что была чуть ближе к дому. Теперь мы вынуждены
были видеться реже. Улица Гвардейская тогда интенсивно застраивалась,
освободившись от деревянных домов, но два длинных девятиэтажных здания из
желтого кирпича, строили почему-то особенно долго. Строительный мусор рабочие
собирали в кучи и поджигали их. Вечером стройка замирала, и у тлеющих костров
собирались подростки, бросали в ослабевший огонь обломки досок, валяющиеся
кругом ветки деревьев. Костры разгорались с новой силой. Как-то так
случилось, что почти каждый вечер мы с Сергеем проводили у одного из таких
костров. Иногда пекли в горячей золе картошку, домой приходили пропахшие дымом и чумазые. Сколько всего было переговорено
у этих костров! В 1968 году я сломал руку, совершив неудачный прыжок с
турника, расположенного во дворе. Перелом был сложный, с большим смещением, к
тому же кости не совсем правильно стали срастаться. Первые недели после
получения травмы пришлось провести в больнице, а когда выписали,
рекомендовали в школу пока не ходить. Волнения родителям добавила тяжелая
болезнь моей бабушки Виноградовой Ольги Артемьевны.
В мае она умерла. За год до этого печального события дед ушел на пенсию. Ему
было очень тяжело привыкать жить в деревенском доме одному. Не смотря на то,
что хозяйство было не такое уж большое, справляться с делами одному было не
легко. Из живности в хозяйстве имелись лишь куры. Была еще небольшая, (семь
ульев), пасека. Но огород в 27 соток земли требовал летом постоянного ухода.
Для моей заживающей руки, сделали гипсовый каркас, который бы я сам мог
снимать на ночь, и отправили на три летних месяца в Воскресенское.
Это было первое лето, когда мы с дедом каждый день, каждый час были вместе.
Мы ходили за грибами, рыбачили. С этого года я стал помогать
деду осматривать пчел и выкачивать мед. Когда потребовалось
разрабатывать гибкость суставов на зажившей руке, дед стал учить меня плести
корзины, а позже чистить печные трубы, класть печи, крыть крыши. И такие
«подряды» дед стал брать постоянно, как только я приезжал на каникулы. В
последние годы перед пенсией, зарплата деда была 70 рублей в месяц, а пенсия,
как и положено, гораздо меньше. Пенсионных денег едва хватало на еду, а в
районе, где к людям часто обращались «Уважаемые северяне!», первой
необходимостью были еще и дрова. Стоили они дорого, и нужно их было много.
Только за зиму в русской печи и подтопке сгорало три машины дров. Поэтому
дедовы «подряды» его здорово выручали. А мне было очень
радостно ходить в подмастерьях, ведь дед никогда не работал молча, он
всегда что-то рассказывал, а я слушал и запоминал. Эти деревенские занятия
подробно описаны мной в сборнике «Дедовы рассказы». В свободное от «подрядов» и домашних дел время мы ходили
на рыбалку и в лес за грибами. Рыбачили мы теперь только с лодки. Ездили
вверх и вниз по Ветлуге, заплывали в старицы озер, блеснили,
ставили жерлицы, ловили на удочки, на донки. Дед учил меня правилам рыбалки,
повадкам рыб. Рассказывал о правилах поведения в лесу, о способах
ориентирования. Показывал грибные места. Во время частых походов в лес,
вспоминал, где и как охотился раньше, рассказывал о повадках зверей, учил,
что делать, если вдруг встретишься с кабаном или медведем. Помню его
предупреждения: «Если выбежит к тебе медвежонок, или, еще хуже, два, да
попробуют с тобой играть, за ноги хватать – не обращай внимания, уходи скорей
в сторону реки или, в сторону противоположную той, откуда медвежата
выскочили, и ни в коем случае их не гладь, не нагибайся к ним. Знай: мать их
где-то рядом, за тобой наблюдает. Коснешься рукой головы медвежонка – тут
тебе и конец. Иди, как шел, спокойно, медвежата быстро отстанут и в лес
убегут». «Если идет несколько человек по лесной тропе, пусть не рассеиваются,
идут рядом, а последний должен длинную палку на плече нести. Рысь всегда на
шею последнему прыгает, а палки почему-то боится».
«Если кабану вздумается на тебя напасть – не бойся,
он медленно не подходит, всегда с ходу атакует. Встань у большого дерева, как
станет подбегать – спрячься за ствол. Кабан мимо пробежит, а на вторую атаку
вряд ли пойдет». «Коли гадюка укусила, и всё, что надо с раной уж сделал,
спешишь в сельскую больницу, а на улице солнечный день – сними рубаху, пусть
тело загорает. Ультрафиолет гадючий яд убивает. А вот яд кобры, говорят,
ультрафиолет усиливает, но такие змеи у нас не водятся». А как здорово дед умел предсказывать погоду! Делал это он,
чаще всего, наблюдая за пчелами, но были у него и другие приметы, которые
безошибочно определяли погоду на указанный период. Так, он говорил порой:
«Вечернюю зорю продýло, значит и утреннюю
продует! На озере рыбалка плохая, надо на реке ловить». Недалеко от дедова
дома, на территории местного детского сада рос огромный тополь, высота его
достигала На рыбалку мы, как правило, отправлялись за час, а то и за
два, до восхода солнца, нам обоим очень нравилось встречать рассвет в лодке.
Часов в семь утра причаливали к берегу, разводили костер и кипятили чайник,
потом снова ловили, а еще часа через три варили уху, и снова кипятили чайник. Я никак не мог привыкнуть к тому, что хорошим уловом
следует считать тот, который много весит. Мне казалось, что главное, поймать
много рыб. Обычным нашим уловом, при поездке на озеро Семейнище
было около шестидесяти маленьких, грамм по 100, сорожек.
Но однажды, во время поездки на речку Усту, улов
составил 153 рыбешки, при чем среди них были и вполне приличные экземпляры,
так одна щука весила килограмма два. Мне очень нравилось проводить каникулы в деревне! Мама
иногда пугала меня, что за какую-нибудь провинность пошлет меня на одну смену
в пионерский лагерь. Для меня бы это оказалось тяжелым испытанием. Ни разу в
жизни я не был в пионерском лагере. С пятого класса школы у нас появились предметы – алгебра и
геометрия. Они нравились мне больше других, но особой любви я долго не
испытывал ни к одной школьной дисциплине. Лишь в седьмом классе появился у
меня любимый предмет – геометрия. |
||||||||||
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
||||||||||
